не жаловался на недомогания?
— Нет, месье, — ответил француз. — Пользовать государя вам вряд ли удастся, он признаваться в хворях не желает, тем паче — в чём-то винить себя. Если русские прекратят прятаться и избегать баталии, что же — появится работа перевязывать раны и отнимать поражённые члены. Но, пан Ястрбжемский, уверяю, при двухстах или трёхстах раненых на всё левое крыло Великой армии у нас достаточно эскулапов и корпии.
Если бы пара «американцев» имела возможность изменить ход истории, то приблизиться к корсиканцу на расстояние не только пистолетного выстрела, но и удара саблей не составляло труда. Наполеон вообще не придавал значения вероятности покушения, объезжая на коне армейские колонны. Раз упал, не ушибся и, быстро вскочив, снова оказался в седле, словно ничего не произошло. Лошадь у него была серая и смирная, хоть рисовали Бонапарта практически всегда на горячем белом коне. Но, тем не менее, вечером она угодила в число виноватых, наряду с обер-шталмейстером, лакеями и проклятыми русскими дорогами. Гневный спич императора из палатки звучал громко и слышен был далеко, долетев до ушей путешественников во времени.
Наполеон Бонапарт в лубочно-парадном виде. Автор портрета Joseph Chabord. Источник: rafael.studio
— То, что он держится в седле как мешок с дерьмом, естественно, причиной падения не считается.
Глеб раздражённо сплюнул на траву, соответствуя облику простолюдина.
— Ты всё понимаешь… В том числе рассказ про еврейского Сусанина? — изумился напарник.
— Давний навык. Часть слов знакома через английский, только звучит иначе. Думаешь, нас каждый раз заставляли учить иностранный? Хочешь жить — нахватаешься по верхам. А мы уже третью неделю с лягушатниками.
— Понятно… Ставь палатку.
— Слушай, шляхтич. Не усердствуй, а? Я — армейский полковник, ветеран спецназа, не холуй. Чёрную работу делаем вместе. А что тебе сапожок начистил — то игра на публику. Не надейся на повторение.
Леон (по-белорусски — Лявон), так звали второго члена экспедиции, только засопел недовольно. Он, разбирающийся в медицине и довольно неплохо — в наполеоновской истории, а также прилично знавший французский, чувствовал, что в случае вынужденного расставания его мнимый слуга в одиночку имеет несравнимо больше шансов вернуться под Гродно к «волшебной» яме, открывающей дорогу домой. Сам же, вероятно, даже не найдёт её в лесу, хоть время практически не ограничено, его уверяли — на «Веспасии» промелькнут лишь ничтожные доли секунды.
Перед их отправкой в май 1812 года на базу прибыло несколько начальников — из Администрации Президента Беларуси, и из Кремля. О чём они договорились, Леон и Глеб точно не узнали, но факт: тёрки были сложные и нешуточные. Как результат, никто не назначил руководителя в паре, отставной полковник признавался главным в вопросах безопасности, белорус — главным по исторической части. Как решать, если мнения разойдутся? Элементарно: разбирайтесь сами и договаривайтесь, чай — не маленькие.
Оба сохранили прежний вид, россиянин предпочёл то же тело, что послужило ему в путешествии в 1654 и 1921 год. Леон почувствовал, что здесь он такой же, как и в будущем, только похудевший и в отличной физической форме, словно несколько месяцев регулярно посещал спортзал, что в Минске за ним не водилось. Поклялся себе, что по возвращении непременно займётся собой настоящим, приведёт плоть в порядок. Вот прямо с ближайшего понедельника.
Когда легли спать в палатке, разительно отличающейся от армейских шатров (конечно же — «американская»), Глеб заметил:
— Подкатиться к коротышке можно только одним способом: дождаться, когда тот слезет с коня отлить. Если у Наполеона правда — триппер, спасибо Жозефине и другим подружкам, его скрутит. И ты весь из себя: ваше величество, я — врач, вижу у вас признаки недомогания, от которого имею средство.
— Гонорейный уретрит. Глеб, а ты сам болел?
— Трипаком? Никогда. Есть такая резиновая штука, если ты в курсе, здорово спасает. А на заданиях в странах третьего мира, где секс дешевле банки пива, вообще лучше не надо. Допустим, презик убережёт тебя от гонорени, сифона или СПИДа. Ну а живность переползёт в волосню? И потом, о бабу трёшься. Знаешь, сколько можно подцепить кожных заболеваний? Ту же чесотку. Не, спасибо.
— В начале девятнадцатого века так не рассуждали, — Леон перевернулся на спину и подсунул руку под голову. — Библейская заповедь «не прелюбодействуй» соседствовала с уверенностью, что этот грех замолить — легче лёгкого.
— Инкубационный период сифилиса большой. Хочешь — дерзай. Всё равно тело временное. Как бы временное. Потому что двое моих попутчиков остались в прошлом навсегда. Без антибиотиков.
— Спасибо. Как-нибудь потерплю.
Уснув с невесёлыми мыслями, Леон проснулся довольно рано. Через марлевый полог просочились кусачие инсекты.
Вышел, позавидовав богатырскому храпу Глеба. Не стал его будить, хоть слуге полагается шустрить при подъёме хозяина, и отправился в кустики облегчиться.
По соседству в кустах раздался шум, приглушённое «мерд» (дерьмо), сдобренное проклятиями. Император Франции и доброй половины Центральной Европы стоял один, безо всякой охраны, с приспущенными лосинами и спутанными волосами, не прикрытыми знаменитой треугольной шляпой. Одной рукой держал себя за детородный орган, ногтями другой злобно расчёсывал внутреннюю поверхность бёдер. Сходство с привычными парадными изображениями этого исторического персонажа если и имелось, то минимальное.
Словно само Мироздание, сменив обычную неприязнь на временную милость, подготовило эту встречу.
— Экскюзе муа, сир! Я — доктор. Позвольте облегчить вашу чесотку и прочие недуги.
Великий человек был невелик ростом — ниже «лакея» Глеба. Имел несоразмерно большую голову, по-бычьи склонённую вперёд, и короткие ноги. Правое плечо дёргалось. Несмотря на комичность ситуации — Бонапарт оставался с приспущенными портками — монарх пылал нешуточным гневом и не вызывал желания с ними шутить.
— Как ты мог…
— Всего лишь справлял нужду в тех же кустиках. Осмелюсь заметить, ваша охрана крайне беспечна в дикарских русских землях.
Врач-терапевт по образованию, Леон Ястрбжемский в XXI веке довольно быстро оставил практику и рванул вверх по карьерной лестнице в Минздраве Беларуси. Обрёл вес и самоуверенность, а также приличный опыт общения с начальством. Много раз наблюдал, как его боссы, кому на совещании Первый накрутил хвост, пыжились строить из себя столь же грозных персон. Но им, как и корсиканскому выскочке, было далеко до Президента синеокой республики. Поэтому Лео ничуть не тушевался, глядел участливо. Переждав первый взрыв монаршего недовольства, ввернул:
— Со мной как с врачом будьте откровенны, сир. Вы для меня — страдающий человек, нуждающийся в правильном