Читать интересную книгу Любовь напротив - Серж Резвани

— И что дальше? — перебил я его с плохо скрываемой злостью в голосе, потому как терпеть не мог этой типично славянской сентиментальности.

— Она ему ответила: «Я вам скажу, что люблю вас и буду любить всю свою жизнь». Таков был ответ юной девушки стареющему писателю. С этого момента она преданно помогала ему в работе над всеми великими произведениями… Я привел эти факты, лишь для того, чтобы подчеркнуть, что «Игрок» — это, скорее, роман о любви, а не об игре… или, скажем так, игра стала предлогом для создания произведения, ставшего инструментом любовного обольщения…

Он замолчал, и до самого отеля тишину нарушали только смех и пение шедших впереди Мариетты и Алекс.

Вот таким, почти слово в слово, был диалог — довольно «слезливый», как заранее обещал Шам, — который состоялся между нами на обратном пути из казино в отель. Я привел здесь этот разговор вовсе не для того, чтобы затронуть малоизвестные факты из жизни Достоевского. Я хотел лишь подчеркнуть огромную разницу, существовавшую между Шамом и мной… хотя, правильнее было бы сказать — между Шамом с опорой на Алекс, и мной — на Мариетту. Как мог я надеяться затащить их в нашу постель, когда Шам казался таким… неиспорченным в силу своей глупой сентиментальности, которой незаметно заразил и Алекс? Она находилась под слишком сильным влиянием Шама, чтобы быть свободной в плане выбора сексуальных предпочтений. И он был без ума от нее, а тут еще этот непонятный мистический дух единства, витавший над ними… Зная об этом, неужели я всерьез рассчитывал, что они согласятся поменять партнеров по постели с той же легкостью, с какой шулера манипулируют картами при игре в бонто?[66]

Горя желанием, я любовался скользившими впереди хрупкими прекрасными женщинами, похожими на больших птиц, тогда как Шам продолжал изводить меня набившей оскомину достоевщиной. Наши дамы будто с цепи сорвались; со стороны могло показаться, что наряды, в которых они выглядели более обнаженными, чем если б на них совсем ничего не было, лишь подливали масла в огонь. Маридона ловко манипулировала Алекс, прелестной, словно живая куколка; в итоге, проходя мимо знаменитого, украшенного наядами фонтана работы Карпо, они обе залезли в него, и, чтобы не замочить свои платья, задрали их чуть ли не до плеч. Не стесняясь наготы, они хохотали, плескались и брызгались, как накануне в речке, но на этот раз в их игре чувствовалась порочность, которую, казалось, не замечала Алекс, но которую любовно пестовала Мари.

— Эй, идите к нам!

И снова мы все оказались в водной купели — только теперь мы с Шамом были в костюмах — рядом с нашими безумно обольстительными подругами. Я, конечно, не буду воскрешать в памяти ни фонтан Треви[67], ни восхитительную Аниту, которая окуналась в его воды тоже в черном бархатном платье… Эти образы, известные всем фанатикам кино, появились намного позже… Мы же ничего не повторяли, в тот вечер мы только импровизировали ради собственного удовольствия, смеха и веселья. После купания надо было вернуться в отель по возможности незамеченными. Алекс и Мари обтянули на мокрых телах платья и вернули себе прежний облик светских львиц, но при виде наших обвисших, пропитанных водой костюмов, не смогли удержаться от хохота. Наконец, решение было найдено: раздевшись до трусов, мы прошмыгнули через террасу, неся в руках одежду, с которой ручьями лилась вода, и благополучно добрались до апартаментов, где нас ожидали несколько бутылок доброго шампанского… К середине ночи, уж не знаю как, мы разошлись по своим комнатам, едва стоя на ногах от выпитого и усталости. И снова мои мечты о сексуальном бонто растворились в эротических снах, в которых пышно расцвели мои фантазмы: этой ночью я даже использовал Алекс спящей! Был ли это действительно сон? Может, все произошло на самом деле, только ни она, ни я об этом не знаем? И правда, разве не мог я воспользоваться состоянием опьянения, чтобы… Всем известно, что некоторые врачи трахают своих пациенток, ловко вводя их в состояние гипнотического сна. А чем он принципиально отличается от эротического? Достаточно одного укола, сделанного женщине во сне… или в состоянии опьянения, чтобы превратить ее в послушную куклу, и тогда, несмотря на отключенное сознание, ее тело, — как утверждают, — само по себе испытывает оргазм, но не сохраняет об этом никаких воспоминаний. В бессознательном состоянии оно с примитивной, можно сказать с животной радостью воспринимает чужое присутствие, которое сокрушает и наполняет его, при этом больше не руководствуется пресловутыми чувствами, предшествующими выбору. Сколько же врачей-насильников не смогли удержать в тайне подобные «открытия», использовав ничего не подозревающих женщин в роли подопытных кроликов? «Они этого хотят, особенно, когда не осознают своего желания», — утверждали насильники в белых халатах, слушая стоны наслаждения своих пациенток, одурманенных пентоталом. Разве это не напоминает сон наяву? Является ли преступником врач, совершивший насилие над телом, которое никогда об этом не узнает? И как тогда относиться к эротическому сну, в котором используют партнершу, являющуюся объектом страсти в реальности?

Как бы там ни было, я не могу описать здесь все то, что позволила себе моя эротическая фантазия во сне и наяву, когда я увидел чувственное тело спящей Алекс, раскинувшееся на красных шелковых простынях рядом с Шамом. Я проснулся на рассвете и, чувствуя себя достаточно протрезвевшим, покачиваясь из стороны в сторону пересек общий салон и вошел в их комнату. Алекс так и не успела раздеться и заснула в той же позе, в которой ее оставил Шам — с раскинутыми ногами и задранным до груди подолом платья. Словно в полусне я стоял перед кроватью и, покачиваясь на ватных ногах, не сводил глаз с полуоткрытых губ ее божественного лона. Я сожалел, что уже не так пьян… и они тоже… чтобы рискнуть… чтобы взять ее, как это было в моих бредовых ночных видениях… чтобы утолить, наконец, ни на миг не утихающую страсть, которой я был одержим с того самого дня, когда впервые увидел Алекс на пороге их мансарды. Конечно, теперь я слишком дорожил ими, чтобы осмелиться разбить столь совершенный кристалл. Поэтому я даже не шевелился, считая про себя — да, звучит странно, и я до сих пор не понял истинного смысла своих действий до семи, словно речь шла о мысленном проникновении, близком по своей природе к фотографическому насилию продолжительных экспозиций Нисефора Ньепса[68]… или даже к некоему абсолютному действию, при котором Цифра была Актом. В этом для меня не было ничего нового, поскольку на протяжении всей моей жизни я только и делал, что считал до магической цифры семь это время, необходимое для того, чтобы мысленно поиметь на улице незнакомку с задорно торчащими грудками, длинными ногами и выпуклой попкой. Таким образом, я «трахал» — почти беспрестанно — всех приглянувшихся мне встречных женщин, словно вернулись те счастливые времена, когда самцы человекообразных обезьян могли свободно демонстрировать свою эрекцию и в любой момент на виду у всех совокупляться с реальными самками. Я мог бы промолчать об этом, но как тогда понять цифру семь, до которой я досчитал, не сводя глаз с приоткрытых лепестков лона спящей Алекс, принадлежавшей Шаму? Теперь я понимал, что одной Алекс, без Шама, мне было недостаточно; я нуждался в обоих, чтобы утолить свою беспредельную страсть. В обоих? Да, только так! Но каким образом?

Как я уже говорил, рядом с Алекс лежал полуголый Шам, полуобмякший член которого время от времени подрагивал, словно вспоминал то наслаждение, которое дарил и получал этой разгульной ночью. И вдруг я пожалел, что не чувствую никакого сексуального влечения, которое, как утверждают, испытывают — зачастую не осознавая того — все мужчины по отношению к другим представителям своего пола. Напротив, сейчас вид Шама, — с полувялым членом, мускулистым, в меру волосатым телом, — откинувшегося с видом пресыщенного самца от своей чувственной и, похоже, удовлетворенной самки, вызывал у меня жуткое отвращение. Я был готов убить его, сгорая от любви и ненависти. Я был готов убить их обоих, спящих на этой красной кровати. В моей голове, еще одурманенной алкоголем, начал отчетливо созревать план двойного кровавого убийства; и я не знаю, чем бы все закончилось, окажись в тот момент у меня под рукой ножницы, бритва или любой другой режущий инструмент. Напуганный этим диким желанием, я попятился, закрыл за собой дверь и, покачиваясь, поплелся в нашу комнату, где Мариетта лежала поперек постели почти в такой же позе, что и Алекс. Красное платье было изорвано в клочья — знак того, что мы были пьяны и нетерпеливы в нашей любовной схватке, которую сверх меры подогревала уверенность, что Алекс и Шам по соседству занимаются тем же… Так, спокойно! Нужно продолжать, чтобы извлечь максимальную выгоду из сложившейся ситуации. Сейчас или никогда! На этот раз разве мы не живем вместе… ну, почти вместе? Даже если мы не делим — пока — общую постель, нам достаточно лишь пройти через общий салон, чтобы, подвернись вдруг случай, довести до логического завершения нашу жизнь вчетвером, чего с не меньшим нетерпением ждала теперь и Мариетта. Идея о любовном треугольнике отпала сама собой. Четверо или ничего. Два и два равно четырем и в любви, причем в этом равенстве присутствует не только логика, но и безупречная эстетическая симметрия, не так ли? Гораздо более естественная, чем в сочетании два и три. Я старался убедить себя в этом. И потом, формула два и два четыре вынуждала меня сохранять Мариетту в силу притяжения тел: Шам плюс Алекс, плюс Мариетта, плюс я; не превратимся ли мы в созвездие, подобное тем, что становятся пленниками собственных гравитационных полей, которые вбирают в себя все и не отдают ничего? И вот в моей памяти всплыли образы другого дворца — швейцарского: Дени — подросток, вырванный из сексуального одиночества детства, обласканный и использованный Робертой и Гарольдом. Три нагих тела в зеркале! Ах, это зеркало!.. Оно обладало свойством превращать любую нечетную цифру в четную. В нем отражались прозрачные тени, созданные легкими шторами из небеленого полотна; и солнечный свет, такой яркий летом, длинными узкими лучами, мерцающими от бесчисленных пылинок, вливался в затемненную комнату через щели между неплотно задернутыми полотнищами. И Роберта! Ее тело блондинки и изумрудные глаза, как у Алиды Валли! Роберта, склонившаяся надо мной и, казалось, вбиравшая меня всего целиком через мой член! Роберта, открывавшая подростку все тайны… высасывавшая его нектар… вырывавшая из самой глубины его естества крик радости и свершения.