Впрочем, а что любой из них мог сказать о Гвендолен, сидевшей прямо на полу на роскошной шкуре, задумчиво обхватив колени руками и сложив крылья? Все они в этой комнате были под стать друг другу, и Гвен постепенно начала чувствовать какую-то связь со всеми этими людьми, с которыми ее столкнула судьба. Конечно, ни в коем случае не привязанность и не теплоту, но ощущение, что молчать и смотреть на пламя с ними вместе получается довольно неплохо. Тем более ей не слишком нравилось то, что она собиралась вскоре сделать. Но она не колебалась. Разве у нее был выбор?
— Расскажи что-нибудь, — внезапно произнес Данстейн, продолжая неотрывно смотреть на огонь.
— Я?
— Рассказать что-то достойное моего слуха здесь может только скальд. Все остальные способны или растекаться лестью, или рычать ругательства. — Гвендолен невольно кивнула, в очередной раз оценив, как сам Данстейн владеет речью. Видимо, поэтому он так безоглядно верил в силу произнесенного слова. — Сложи новые стихи про мои битвы.
— У меня пока нет для тебя стихов, конунг. Когда я гляжу на огонь, мне хочется думать не о том, что будет, а о прошлом. Зато я могу рассказать тебе какую-нибудь древнюю песнь, чтобы тебя развлечь.
— Все они большей частью лживые.
— Даже сложенные о твоих предках?
— А ты их знаешь? — слегка поразился Данстейн. В его голосе прозвучала легкая неуверенность, поскольку он сам вряд ли мог похвастаться подобной памятью.
Вместо ответа Гвендолен проговорила нараспев:
— Славен предками Данстейн,
Хоть дела его славней.
Сказ поведать я хочу
Об Эгмунде и Альгерд…
…Прекрасная Альгерд приходилась тебе, конунг, прабабкой со стороны матери. Это было в те времена, когда черный мор еще не опустошил Туманные острова, что к северу от Вандера, и многие из предков вандерской знати жили там. Давно сложена песнь о том, как Альгерд, будучи женой Халльбранда Сурового, которому принадлежали все земли на Западной гряде, увидела вернувшегося из-за моря Эгмунда Путешественника, сына Торкиля, и почувствовала к нему то, что люди называют любовью.
— Я же говорю, что эти песни лживые, — пробормотал Данстейн.
— Я вижу, конунг, что ты относишься к любви, как каждый разумный человек. Поэтому я не стану пересказывать тебе эту песнь и говорить о том, как Альгерд бежала к Эгмунду, объявленному вне закона, как они долго скитались в пустоши, как сражались с наемными убийцами, как долго не могли соединиться, и как все были вынуждены признать их союз, потому что не было под солнцем двух других людей, которые даже дышали одновременно. Я расскажу тебе о том, что случилось потом, через несколько лет, когда Альгерд было уже три десятка, она родила Эгмунду двух детей и твердо распоряжалась его людьми и землями, пока ее муж и повелитель ходил походами в дальние страны. Ибо больше всего на свете мечтал Эгмунд видеть новые земли и узнавать как они устроены. Были ему подвластны не только все морские и земные пути, но и слова, он мог легко складывать их так, чтобы приманить удачу или, наоборот, ее отпугнуть, и это умение никого не оставляло к нему равнодушным. Много было у него друзей, но не меньше и врагов. И вот однажды зимой получила Альгерд злую весть, что Эгмунд попал в плен к своему злейшему недругу, эорлу Гуннольву с побережья Вандера, и что грозится тот погубить его позорной смертью. Может быть, удастся еще спасти его, если соберет Альгерд побольше золота и драгоценных каменьев и сама привезет их Гуннольву для выкупа.
Альгерд отправилась в путь той же ночью. Двое суток она добиралась до ближайшего корабля, что стоял в шхерах и готов был взять ее на борт. Никого из людей мужа она не позвала с собой, потому что верила Гуннольву меньше всего на свете и не хотела, чтобы они рисковали жизнью вместе с ней. Через неделю корабль причалил на Мглистом мысу, у западной оконечности Вандера, и еще несколько дней и ночей напролет скакала Альгерд до замка Гуннольва. Прежде были ее волосы темно-рыжими, как благородное дерево, но за две недели пути покрылись они сеткой из седых прядей, и лед навсегда застыл в ее глазах.
Мне хотелось бы, чтобы ты представил, конунг, как она неслась вперед, неотрывно глядя перед собой, останавливаясь только тогда, когда загоняла лошадь и ей надо было добывать новую. Как ей казалось, земля хватает ее коня за ноги, а ветер отбрасывает ее назад, не позволяя мчаться быстрее. Когда она закрывала глаза, то постоянно видела перед собой лицо Эгмунда и не могла спать. Когда она смотрела на дорогу, то невольно представляла себе, что с ее мужем могут сделать эорловы люди, и хотела скакать еще быстрее, но не могла. Воистину может назвать себя счастливым тот, кто в жизни не испытал подобного…
Гвендолен ненадолго замолчала и чуть подвинулась, сложив крылья так, что они почти полностью закрывали ее по бокам, и спрятала под ними руки. Никто не смотрел на нее — все повернулись к огню, слушая хрипловатый голос и, видимо, представляя в пламени картины, которые рисовала песнь — одинокую всадницу, летящую по равнине, так что заплетенные с двух сторон волосы выбиваются из-под съехавшего капюшона. Небо над ее головой прорезает молния — и в ее отблесках становятся заметнее темные квадратные башни далеко на горизонте.
— Наутро Эгмунда вывели из темницы на крепостную стену, где поспешно был сколочен помост и виселица для его казни. Каждый день его приводили туда, чтобы показать, что его ожидает. И каждый раз он только улыбался и говорил какие-нибудь забавные стихи, что смог придумать за ночь. Но в то утро он посмотрел на запад, где небо было высоким и светлым, очистившимся от ночной грозы, и поскольку глаза его были острее, чем у любого живущего на земле в то время, он увидел женщину, скачущую во весь опор вдоль обрыва, — а больше никто не мог разглядеть ее. Хоть было ей еще очень далеко до замка, хоть были плотно сжаты ее губы, с которых прежде не сходила улыбка, и тусклым снегом вместо красного золота отливали пряди ее волос, он узнал свою Альгерд. И так как Эгмунд слышал от слуг в замке, что не собирается Гуннольв держать свое слово и мечтает схватить Альгерд, как только она появится, то больше всего на свете хотел он, чтобы она повернула назад, и потому молвил своим тюремщикам:
"Хочу я посмотреть, красиво ли будет смотреться издали мой плащ, когда меня вздернут. Повесьте пока его, а я полюбуюсь со стороны на эту картину — ведь потом я вряд ли смогу ее оценить".
А надо сказать, что был Эгмунд большим щеголем и никогда не расставался с красным плащом из лучшего эбрийского бархата, какой только можно было найти в северных краях. И когда разглядела Альгерд виселицу на стене замка и яркое пятно на ней, то натянула она поводья и остановилась, потому что дальше спешить ей было некуда. Но не стала она разворачивать коня, как надеялся Эгмунд, а спустилась на землю, подошла к краю скалы, где внизу грохотал прибой, и прыгнула вниз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});