— Почему ты не сказала мне, что умеешь?
— Ты ведь не спрашивал.
Данстейн наконец отпустил ее плечи.
— Ты будешь сопровождать меня в каждой битве. Ты будешь стоять рядом со мной на носу моего корабля, и десять воинов будут прикрывать тебя щитами. У тебя будет столько золотых украшений, сколько ты сможешь носить.
— Конунг опять решает за меня?
— Я подарю тебе свою усадьбу на Песчаном мысу и пятьдесят рабов.
— Зачем наделять землей того, кому знакомо небо?
— Ты получишь место в моем совете. Я посажу тебя выше всех старейшин.
— Вряд ли я обладаю их мудростью, конунг.
— Хорошо, — Данстейн стиснул зубы и помолчал — было видно, что подобные слова он произносит если не впервые, то привыкнуть к ним он точно не успел. — Я выкуплю и освобожу всех из твоего народа, кто сейчас живет в Вандере. Они… будут вольны или служить тебе, или улететь куда хотят.
— Откуда тебе знать, что именно я хочу?
Гвендолен буднично смотрела в пол и аккуратно шевелила плечом. Резкой боли, заставляющей терять сознание, больше не было — неужели Эштарра была все-таки более милостива к своей неразумной дочери, чем той показалось вначале? Но ликовать ей было очень рано — если представить, что они с Данстейном играли в ту самую игру на раскрашенной доске, она пока что отыграла у него пару фигур, не больше. От почетного места на носу корабля было в общем-то не ближе до дома Фредерика Гнелля, чем от пугающих конюшен какого-то человека с кнутом, чье имя вроде как можно было теперь спокойно забыть, но легче ей от этого не становилось. Песчаная струйка в часах бежала, не останавливаясь.
— Чего — ты — хочешь? — король почти не шевелил челюстью, словно у него болели все зубы сразу, и невольно хотелось помочь ему вытаскивать слова изо рта.
— Прикажи развязать мне руки.
Слуги осторожно попятились к двери, но Данстейн даже не взглянул в их сторону — он сам быстро перерезал веревку на ее спутанных спереди руках, вытащив свой кинжал. Гвендолен с кривой ухмылкой взглянула на лезвие.
— Я дорожила тем оружием, что у меня было.
Данстейн слегка замялся. Не то чтобы он боялся вооружать внезапно приобретенного скальда, но все-таки… Тогда Снэколль, выступив вперед, решил направить его мысли в другое русло, но вновь не особенно преуспел — видимо, день для него был неудачным с раннего утра, когда Гвендолен грохнулась на крышу его кареты.
— Хочу напомнить, мой конунг, что нас ждут в Чертоге Провидения.
Данстейн поспешно стянул оба толстых золотых браслета, что выставлял напоказ на запястьях, и насильно всунул в них кисти Гвендолен. Чтобы они не соскользнули с рук, пришлось сдвинуть их до локтя. "Надо привязать, чтобы не потерялись, — мелькнуло в ее голове. — Золото может оказаться весьма кстати, мало ли что".
— Ты пойдешь со мной? Ты принесешь мне клятву верности?
— Я давно мечтала увидеть Чертог Провидения, — чуть нараспев произнесла Гвендолен, наклоняя голову набок. — Если так хочешь, конунг, я поклянусь тебе.
Чертог был великолепен. При всем своем предубеждении Гвендолен трудно было не поражаться тому, что люди способны сотворить такое. Тяжелые и вместе с тем изысканно ажурные своды, расходившиеся высоко над головой, своей безупречной конструкцией напоминали крылья. Подняв голову, Гвен восхищалась оттенками цветных стекол — это были не просто красный, зеленый или синий, каждый цвет нес в себе отдельное настроение и звучал, как музыка. Впрочем, люди Данстейна, умевшие по-настоящему восторгаться только своими кораблями, презрительно щурились. К тому же они брали пример со своего конунга, у которого при виде одетых в длинные хламиды слуг Провидения подбородок задирался кверху, а губы сами складывались для произнесения слова "женовидный" — похоже, самого оскорбительного, какое только приходило на ум настоящему вандерцу.
Воины Провидения, что высшие рангом, сидевшие в резных креслах, что стоящий у дверей караул, также с трудом держали на лицах положенное приветливое выражение. Вид застывшей за спиной Данстейна Гвендолен со скромно и изящно сложенными, но все-таки выставленными напоказ крыльями их неприятно поражал каждый раз, когда по долгу переговоров приходилось глядеть в сторону вандерского короля. Перед входом в зал Гвендолен хмуро попросила плащ. Данстейн сделал вид, что не расслышал. Посол Снэколль, гораздо более заинтересованный в дипломатичном соблюдении приличий, срочно раздобыл какой-то кусок ткани и накрыл ее плечи, но король через несколько мгновений сдернул ткань со словами: "Когда вернемся, я подарю тебе эбрийский бархат вместо этой тряпки". После чего разговор следовало считать завершенным.
Надо отдать Данстейну должное — он был исключительно прямолинеен и шел до конца что в жестокости, что в верности. Если бы у его скальда было три ноги или единственный глаз на затылке, он гордился бы им не меньше и считал это обязательной чертой внешности всех одаренных богами. Служба Провидения подобных варварских понятий не одобряла, но вместе с тем надеялась на выгодные торговые условия, поэтому никаких возражений по поводу присутствия Гвендолен высказано не было.
— Достославнейший король Вандера, воистину мы не понимаем причин вашего нежелания предоставить нам монополию на торговлю с вашим двором. В любом случае кратчайший торговый путь до Вандера пролегает через Круахан. Зачем создавать лишние трудности?
Уже почти час от имени шестерых генералов Провидения, на фоне резных черных кресел напоминавших статуи, говорил только один, сидящий вторым справа. Данстейн по причине то ли истинно королевского презрения, то ли неважной памяти на заморские имена, никак к нему не обращался, но Снэколль, иногда дополнявший отрывистую речь своего конунга цветистыми оборотами, именовал его "достойнейшим сьером Онкером".
— Если на острове стоит замок, и туда плавает только один паром, будь уверен, что паромщик богаче, чем король, к которому он возит гостей.
— Но паромщик может поделиться своими богатствами с королем за то, что тот часто приглашает гостей.
— Зачем королю подачки от перевозчика? — Данстейн вскинул голову, не обращая внимания на тянущего за плащ Снэколля. — Он всегда может потопить один паром и построить другой, свой собственный.
— Но если на том берегу у паромщика осталась родня, то королю не видать мирного плавания, — ровным голосом заметил Онкер, не поведя и бровью.
Разговор в таком духе велся уже часа два. Гвендолен не просто успела соскучиться — она постепенно впала в глубокую несвойственную ей тоску. Как она могла подумать, что сможет о чем-то узнать или что-то предпринять в Чертоге Провидения, где никто никогда не скажет ни одного неверного слова. Фигуры генералов в креслах не просто сохраняли одинаковую позу и выражение лица, казалось, что их губы шевелятся одновременно, повторяя слова Онкера. Тоска грызла Гвендолен еще сильнее, чем тупая боль в плече, так что она физически ощущала абсолютную безысходность. Все воображаемые ею во время полета картины вернулись снова, но если тогда они помогали ей пробиваться сквозь ветер, то теперь окончательно добивали, показывая, как издевается над ней судьба. Если бы у нее не оставался в запасе еще один день до вечера, она вытащила бы короткий меч, подаренный Данстейном, и, не раздумывая, бросилась бы на него.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});