конце концов, магия именно так и работает. Начинаешь с отчетливого намерения, собираешь силу и посылаешь ее определенным путем, давая внятные инструкции с помощью слов, или эликсира, или артефакта. Чем лучше инструкции, чем накатанней дорога – тем проще силе добраться до цели; вот почему большинство волшебников не могут просто взять и придумать собственные заклинания и рецепты. Но я-то, если захочу, могу выжечь путь отсюда и до Мордораи, у меня в шкатулке еще девять полных кристаллов – ну и что, если они закончатся? Вокруг полно силы. В конце концов, если Магнус заслуживает смерти, почему бы не извлечь из его жизни хоть какую-то выгоду?
И тут я поняла, что должна остановиться – и забыть об этом, иначе стану гораздо хуже Магнуса, Тода и Джека, вместе взятых, и никаких наград мне больше не будет. Но точно так же понимаешь, что не стоит есть шестую булочку подряд – и на фигуре скажется, и они даже не очень вкусные, но ты все равно их ешь.
Поэтому, когда Аадхья постучала, я открыла дверь. Я, конечно, убедилась, что это она и мне повезло: второй раз я на ту же удочку не попалась; короче говоря, я ее впустила, хотя и не хотела ни с кем общаться. Но в присутствии Аадхьи я перестала бы упорно жрать булочки. Образно выражаясь.
– Ну? – спросила я коротко, хотя и не слишком грубо – текущий уровень самоконтроля не позволил большего.
Аадхья вошла и дала мне закрыть дверь, но ответила не сразу. Это было странно – она не из робких. Она обвела взглядом комнату: Аадхья впервые оказалась у меня в гостях. Точнее, я впервые кого-то впустила, не считая Джека и Ориона. В лучшем случае, кто-нибудь заглядывал по делу и не заходил дальше порога. Спальня у меня довольно спартанская. В младшем классе я превратила комод в настенный шкаф, что гораздо безопаснее, чем любой предмет мебели с темной щелью внизу; за это я получила плюсик в мастерской. По той же причине я вынула ящики стола, обменяла их на металл и укрепила ножки и столешницу, поэтому мой стол и пережил визит воплощенного пламени. Сверху стоит шаткая и ржавая металлическая стойка для бумаг – ее я тоже смастерила сама, из самого простого материала. Больше ничего нет, кроме кровати и ящика с инструментами, в котором я храню все самое важное – то, что наверняка исчезнет, если будет валяться где попало. У большинства ребят в комнатах есть даже какие-то украшения – фотографии или открытки; на Новый год ученики дарят друг другу глиняные изделия и рисунки. Мне никогда ничего не дарили, и сама я время на это не трачу.
Моя комната не кажется мне бедной, но я выросла в юрте, с матрасом, положенным на два ящика, и маминым рабочим столиком у единственного окошка. Правда, там к моим услугам был весь мир, а мое здешнее жилище гласило, что его обитатель – унылый одиночка вроде Мики, который даже шкаф не может себе позволить. И, глядя на свою комнату чужими глазами, я разозлилась еще сильнее. У Магнуса, возможно, были теплое одеяло и запасная подушка, сшитые каким-нибудь ньюйоркцем, который передал их по наследству в день выпуска. На стенах, скорее всего, висели бодрые открытки и фотографии, которые кто-то ему подарил, или даже обои, если Магнусу сильно того хотелось. Мебель, вероятно, была из полированного теплого дерева, с магическими замками на ящиках. Не удивлюсь, если Магнус сумел обзавестись продуктовым шкафом; и уж точно на столе у него стояла нормальная лампа. И ручки никогда не пропадали.
Я могла пойти и выяснить. Магнус точно сидел у себя: оставалось совсем немного времени до отбоя. Я могла вломиться к нему, сказать, что мне все известно, и спихнуть его в темноту – не так, как Тод спихнул Мику, не насовсем, а просто чтобы стало ясно, что я на это способна; что в любой момент я могу сбросить его за край и забрать эту роскошную, уютную комнату себе, раз уж он и прочие ньюйоркцы считают, что вправе плевать на людей.
Я снова стиснула кулаки и чуть не забыла о присутствии Аадхьи, и тут она внезапно спросила:
– Эль, это ты убила чреворота?
Меня словно окатили ведром ледяной воды. Перед глазами поплыло и потемнело; на мгновение я словно вновь вернулась в недра чреворота, ощутила его жуткий пульсирующий мокрый голод… а потом бросилась на середину комнаты и извергла в сточное отверстие в полу куски полупереваренного ужина, едкие от желудочного сока. От этого ощущения рвота усилилась, а в промежутках я рыдала. Меня выворачивало, пока желудок не опустел, и еще немножко после. Я смутно сознавала, что Аадхья отводит мне с лица растрепавшиеся волосы. Когда тошнить перестало, она принесла воды, и я, прополоскав рот, сплюнула, и еще раз, и она сказала: «В кувшине больше нет», и тогда я заставила себя сделать маленький глоток, чтобы смыть жгучую желчь.
Потом я отползла от отверстия и прислонилась к стене, широко раскрыв рот и стараясь не нюхать собственное дыхание.
– Прости, – сказала Аадхья, и я подняла голову и посмотрела на нее.
Она сидела на полу неподалеку, скрестив ноги, с графином в руках. Она уже была в пижаме, ну или в том, что сходило здесь за пижаму – в дешевых шортиках, из которых давно выросла, и футболке с длинными рукавами, сплошь в латках. Как будто Аадхья собралась спать, почти залезла в постель, но вместо этого пошла спросить меня… спросить…
– Это ты, – сказала Аадхья.
Я была не в том состоянии, чтобы подобрать правильный ответ – или сообразить, что случится, если сказать ей правду.
Я просто кивнула. Мы так и сидели на полу, и я молчала. Казалось, прошло очень много времени, но звонка к отбою еще не было – значит, ощущение меня подвело. Я по-прежнему ни о чем не могла думать.
Наконец Аадхья сказала:
– Вчера я начала делать зеркало для следующей четверти. Я спросила Ориона, как это у него так здорово получилось с заливкой, и он сказал, что он тут ни при чем. Он вообще не очень хороший алхимик. Не выходит за рамки того, что умеет. Тогда я вспомнила, что ты произнесла какое-то заклинание. Я попыталась его найти – но нашла только раздел в справочнике по металлам, где говорится, что для разглаживания заливки использовать заклинания нельзя, это попытка навязать свою волю материалам вопреки их природе и почти никто на это не