— Я ничего тебе не должен, Рольф, — ответил Скирнир, не вставая. — Я рожден от той же крови, что и ты. Но ты предал свою кровь, а я нет. Ты знаешь, что я думаю о тех договорах, что ты заставил нас подписать, о боге, которому ты заставил нас поклоняться, о мире с трусами, который ты велишь нам терпеть… Я не из тех, кто скрывает свои мысли. Но я все-таки не понимаю, о каких бесчинствах ты говоришь.
Рольф Пешеход посмотрел на родича с яростью в глазах, как охотник на дикого зверя, попавшего в волчью яму.
— Скирнир, — сказал он, — или ты посмеешь сказать мне, что не знаешь деревни Меан? И церкви той деревни? Ты, видно, совсем ни при чем, что там сожгли Божий храм, убили священника и похитили его ларец?
— Не знаю, о чем ты мне говоришь, — нахально ответил великан. — Или ты думаешь, что Скирнир Норманн опустится до карманной кражи?
— Не стоит тебе лгать, Скирнир, — глухо выговорил Рольф. — Уже много-много лет ты спишь и видишь, как бы выпустить мне кишки. Фрейя, светлая ей память, много раз говорила мне об этом, но я не хотел раскрыть глаза. Ты мечтаешь занять мое место и повернуть все вспять. Но наш народ живет на этой земле свободно и счастливо. А после меня править им надлежит моему сыну Вильгельму.
Скирнир наконец решил встать. Он подошел к зарешеченному окну и негромко заговорил:
— Рольф, мы с тобой рождены от одной крови. Ты знаешь: мы с тобой — два лика одного народа, нашего народа. И ты, Рольф Пешеход, не помогай нашим врагам, уничтожая родную кровь. Ты знаешь: лучшие наши воины верят мне. Если я слишком долго останусь в этой тюрьме или — хуже того — ты решишься казнить меня за преступленье, в котором я неповинен, ты встретишься с восставшими викингами. Лишь потому, что мы с тобой вместе стоим во главе народа, он согласился последовать в эту новую жизнь. Не забывай.
Герцог отступил на пару шагов. Слова Скирнира посеяли в его уме смятение. Он подумал: ведь это он первый затеял двойную игру, как только прибыл на эту землю. Но и его практичность имела границы. Нужно было платить по счетам новым союзникам, не предавая своего народа. Нужно было почитать нового Бога, не забывая старых богов. До сих пор ему все прекрасно удавалось, но вдруг все, как показалось, стало гораздо сложнее.
— Скирнир, — сказал Роллон, — я никогда не предавал ни кровных уз, ни доверия своего народа. Сейчас я сделаю вид, что поверил тебе, но знай, что ты меня не провел. Я не прощаю тебя, а даю тебе последнюю надежду. В воспоминание наших прежних побед и по слову наших предков, ты свободен. Но берегись, Скирнир: я слежу за тобой.
Рольф повернулся, вышел из камеры и стал подниматься по лестнице. Подозвав стражников, он велел им открыть двери для Скирнира. Герцог поднялся наверх. В какой-то миг неприятное впечатление овладело всем его существом. Он словно повернулся спиной к человеку, готовому всадить ему нож между лопаток.
Книга двадцать первая
Дворцовые прислужницы почтительно склонились, когда Огива вошла в большую залу приемов. Королева прошла мимо них, не глядя, и резко обратилась к сыну, сидевшему на кресле рядом с троном.
— Людовик! — воскликнула она. — Сколько раз я говорила вам, что на кресле принца вы должны сидеть прямо? Не забывайте: придет день, когда оно станет престолом и вы должны будете внушать подданным страх и почтенье. Когда я вижу вас таким разболтанным, мне кажется, передо мной опять ваш отец. Бедный Карл! Будь его воля, он принимал бы иноземных послов в постели, как древние ленивые короли, сыны Меровея.
Властная Огива никогда не стеснялась делать сыну выговор на людях, словно он был простой мальчишка, уличенный в дурном поведении. Людовик уже привык к тому, как мать с ним обращается, но все же испытывал в таких случаях жуткий стыд. Повинуясь матери, принц встал с кресла, но притом нахмурился. Огива же и не смотрела больше на него: она повернулась в другую сторону и велела стражнику, стоявшему у двери в залу:
— Впустите Гарольда!
Огива села на королевский трон своего отца, как всегда делала, принимая посетителей. Она еще раз взглянула на сына, убеждаясь, что он держит себя как подобает. Гарольд вошел и направился к тронам государей. Сначала он дважды поклонился матери, потом сыну.
— Оставьте церемонии, милорд Гарольд, — холодно сказала королева. — Вы привезли нам вести из Нормандии. Как встретил вас наш любезный кум герцог Рольф, известный также как Роллон или Роберт?
— Превосходно, государыня! — с жаром ответил Гарольд. — Говоря по правде, должен сказать, что сперва он колебался.
— Эти дикари никогда не славились скорым соображением, — презрительно проронила Огива.
— Это так, — ответил Гарольд, — но когда я объяснил ему дело, он все же сдался на наши доводы. Взяв слово хранить это в тайне, он даже согласился дать нам своих людей для битвы с войсками узурпатора Рауля.
— А ты уверен в его чистосердечии? — недоверчиво спросила королева.
— Он ждет лишь слова от Вашего Величества, — уверенно ответил Гарольд. — Я сам порукой слову Рольфа Пешехода.
Огива провела рукой по лицу, а затем оно осветилось улыбкой. Она взглянула на сына: тот ждал, как отзовется на весть мать, чтобы и самому вести себя так же.
— Именем сына моего Людовика, четвертого короля этого имени, — объявила наконец Огива, — я весьма благодарю тебя за поручение, которое ты исполнил. Поддержка герцога Нормандии дает нам решительный перевес в борьбе против наших врагов. Ты будешь вознагражден соразмерно твоим заслугам — не сомневайся в этом.
И она опять бросила взгляд на сына Тот понял, чего от него ждут:
— Искренне благодарю вас, милорд Гарольд, — сказал юноша.
Гарольд отдал низкий поклон юному королю, потом королеве. Понимая, что аудиенция закончена, он вышел. Стражник проводил его из залы; служительницы также удалились, оставив Огиву и сына ее вдвоем.
— Наши дела хороши, Людовик! — довольно сказала Огива. — Если мы можем рассчитывать на помощь дикаря Рольфа, то эта собака Рауль долго не продержится. Викинг заплатит нам то, что должен, а когда мы твердо укрепимся на нашем престоле — покажем этим еретикам, кто настоящий хозяин во Франции.
Огива встала и подошла к стене залы, где стояли два скипетра. Она подала их сыну. Тот еще не понимал, куда клонит мать.
— Держи, Людовик! — властно сказала она. — Вообрази, будто ты твердо держишь в руках скипетр Франции. Учись носить его как должно и, главное, с достоинством. Со всем величием, примером которого должен служить французский король.
Юный принц послушался матери, и Огива почувствовала, как мысли ее уносятся далеко от этого дворца — по ту сторону моря. Она горела желанием видеть, как ее сын наденет корону своих предков, желанием забыть неспокойное царствование своего слабого супруга. Людовик IV станет орудием, через которое возродится величие Каролингов, и это станется благодаря силе воли его матери.