Читать интересную книгу Миндаль цветет - Уэдсли Оливия

– А кто этот дон Луис Саварди? Который из них?

– Он – единственный сын.

– Вероятно, желает жениться на тебе?

Дора не сразу ответила.

– Он влюблен в меня, – наконец, сказала она.

Тони кивнул головой.

– Он, конечно, хочет, чтобы ты стала его женой? Я не удивляюсь.

Он с нескрываемым отвращением оглядел уборную; он чувствовал себя тут совсем не к месту. Он не объяснил Доре причину своего необыкновенного появления, и она не стала его расспрашивать: было так чудесно, что он приехал.

– Тебе это не может нравиться, – довольно грубо сказал он, – весь этот запах, жара и… вообще все это…

– Наоборот, мне это нравится. Я даже в известной мере люблю это.

– Боже мой! – сказал Тони.

Ее слова поразили его. Он некоторое время сидел молча, положив руки на колени, курил и продолжал осматривать комнату.

– Почему ты не выходишь за него замуж? – наконец сказал он.

Она сначала подумала, что он имеет в виду Рекса, но он ласково продолжал:

– Он красивый малый, наверно, спортсмен и все такое. Почему ты не хочешь?

У Доры мелькнуло лукавое желание пойти на полную откровенность и воскликнуть: «Дорогой мой, потому, что он не просит меня быть его женой и никогда этого не сделает, если я не приведу к этому хитростью». Но она не захотела огорчать Тони в такой момент, когда он сам явился к ней.

– Не будем говорить о Саварди, – быстро сказала она. – Расскажите мне все, все. Как поживают Рекс, Джи, лошади, весь дом?

– О, все хорошо! – ответил Тони. – Джи немножко одряхлела. Время бежит, нельзя же вечно скакать наравне с двухлетними.

Он мотнул головой в сторону зрительного зала:

– Я все время был там, слушал тебя. Взгляд его стал немного резче.

– Я бы лучше послушал тебя, Дора, в гостиной дома!

– О дорогой мой! Тони, милый, разве вы не понимаете?..

– Мы пока не будем говорить об этом, – согласился Тони с тем великодушием, с которым мы обычно относимся к мелочам, как бы желая задобрить нашего собеседника и настроить его более уступчиво для серьезного дела. – Еще рано говорить о делах, правда.

Он посмотрел на Дору, и рот его сжался в забавную гримасу, которая придала лицу его задорное и имеете с тем наивное выражение.

– Вещи мало меняются, – сказал он.

– «On revient toujours?» – сказала Дора, и глаза ее весело заблестели.

Одной из слабых сторон Тони было его отвращение к иностранным языкам.

Но если он и не понял сказанных ею слов, смысл того, что она хотела ими выразить, был ему вполне понятен.

– Сколько у тебя цветов! – заметил он.

– О, меня балуют.

– Я верю тебе, моя дорогая. Ты освободишься на сегодняшний вечер, чтобы поужинать со мной?

– Я отказалась бы от всех приглашений в мире, чтобы побыть с вами, дорогой.

Это доставило ему большое удовольствие, и он сказал с улыбкой, стараясь по-своему выразить свою благодарность:

– Конечно, когда проходит время, начинаешь видеть вещи в другом свете.

Дора, давно привыкшая в разговорах с Тони быстро восполнять недостающие логические звенья, мгновенно поняла, что этими словами он кается в том, что он так сурово с ней расстался. Она подошла и стала около него на колени, причем ее тюлевая юбочка колоколом поднялась вокруг нее. В эту минуту она казалась совсем юной.

– Тони, Дорогой, – ласково сказала она, положив руки ему на колени.

В этот момент влетел Аверадо и разразился громким смехом; он остановился в дверях, раскачиваясь из стороны в сторону и жестикулируя, причем все его бриллиантовые запонки трепетали, как маленькие солнца, а кольца сверкали на руках, которыми он размахивал.

Нахохотавшись вдоволь, он с итальянской чистосердечностью принес свои извинения.

Тони сидел и смотрел на него, обратившись в соляной столб. Он покосился на несколько необычные украшения, которыми был усеян Аверадо, потом его неподвижный взор остановился на лице итальянца.

Дора нервно назвала имя своего гостя, и Аверадо стал усиленно раскланиваться. Не успел Тони оправиться от этого удара, как вбежала контральто Ричини и бросилась целовать Дору. Это была огромная женщина, страшно затянутая, надушенная и очень декольтированная. Тони наблюдал за ней с тем брезгливым интересом, с каким смотрят на какую-нибудь обезьяну или диковинного урода.

Он встал, пробормотал, что встретится с Дорой позднее, и пошел на свое место.

Появление Аверадо и Ричини все-таки имело известный результат: Тони вынес из уборной убеждение, что Дора не может чувствовать себя хорошо в такой среде, и решил, что его просьба вернуться домой будет услышана.

Жизнь без нее стала ему невыносима, и он только и мечтал о том, чтобы она вернулась домой или, по крайней мере, вышла бы замуж; мысль, что она ведет такую жизнь, приводила его в отчаяние.

Дни в Гарстпойнте без Доры тянулись так бессмысленно и монотонно, что иногда казалось, точно Джи, Рекс и он сам просто глупые марионетки, которых дергают за веревочки и заставляют жить по заранее составленному расписанию.

Рекс почти постоянно был в городе, и они с Джи молча сидели вдвоем друг против друга. После одной особенно скверно проведенной недели он не выдержал, встал и коротко сказал:

– Я еду в Мадрид.

– Хорошо, – ответила Джи, и он в тот же день выехал ранним поездом, чтобы попасть на пароход.

Переступив границу, он почувствовал себя необычно, точно года возвратились обратно и он опять переживал старые золотые дни, давал указания горничной Франчески, рассуждал об автомобиле; опять те же таможенные офицеры в своих опереточных костюмах, те же полицейские в нелепых высоких шляпах; те же говорящие в нос женщины, снующие взад и вперед и предлагающие бутерброды, кофе и абрикосы.

Ничто так его не тронуло, ничто так не приблизило к нему Дору, как это переживание в памяти прошедших лет…

Даже жар и пыль Мадрида, шум трамваев, долетавший до его комнаты в отеле, и отсутствие всего того, что, по его мнению, делало жизнь сносной, не ослабило нежного чувства, которым было полно его сердце.

Он рано пообедал, отправился прямо в театр и сел далеко в глубине своей ложи.

Взрыв шумных аплодисментов при появлении Доры доставил ему некоторое удовольствие, но не примирил с ее положением. Подмостки были не для настоящих женщин: по мнению Тони, это всякому было очевидно, и он удивлялся, что Дора до сих пор не поняла этого.

Продолжительный осмотр ее уборной, теснота, жара, чрезмерный свет – все это еще более укрепило его в этом мнении. Он смотрел на фотографии – все с надписями: «ваш навеки», «драгоценной Долорес», – на глупые, подаренные на счастье безделушки вроде черных кошек, подков, старых гвоздей и других ничего не значащих предметов, на разбросанные повсюду вещи; обратил внимание на запах жирных гримировальных красок, смешанный с сильным ароматом цветов и любимого Дорой жасмина, и нашел, что ни одно человеческое существо не может жить добровольно в такой атмосфере, не может любить ее.

Он отправился в казино, заказал в ресторане самый лучший ужин, какой только мог придумать, и стал терпеливо ожидать в автомобиле у театрального подъезда.

Дора выбежала к нему, одетая в платье с замечательной зеленой отделкой, на которой порхали серебряные птицы. Она тоже была взволнована. На нее, как и на него, нахлынули воспоминания; появление Тони и его отношение к ней дали ей почувствовать, что она еще принадлежит к его миру. Она попыталась подумать о своей настоящей среде и должна была сознаться, что не чувствует к ней симпатии.

Но когда Тони стал уговаривать ее бросить сцену и вернуться домой, она почувствовала, что ее новая жизнь все-таки имеет для нее большую прелесть. Она сознавала, что не будет в силах от нее отказаться; внезапно это встало перед ней с удивительной ясностью. Она слишком обожала аплодисменты, всю внешнюю сторону своего успеха; сознание своей власти над толпой было для нее неиссякаемым источником наслаждения.

Она уклонилась от прямого ответа, и Тони подумал: «Пусть обсудит и решит». Это было его излюбленным способом действия в затруднительных случаях.