Сдержанный крик Стеллы заставил ее поднять голову, и она не без смущения увидела князя Угарина, стоявшего у поднятой портьеры. Лицо его было красно, и на нем играло незнакомое выражение.
Стелла убежала, как спугнутая птичка, но Тамара не принадлежала к женщинам, отступающим перед ответственностью за свои слова. Гордо подняв голову, она готовилась возразить князю, но Арсений Борисович, не сказав ни слова, занял свое место. Воцарилось тяжелое молчание. Так как князь упорно опускал голову, молодая девушка заметила:
— Потрудитесь поднять голову и смотреть на меня, князь! Иначе мне невозможно уловить выражение вашего лица.
Князь выпрямился и сверкающими глазами посмотрел на Тамару.
— Не можете ли вы принять другое выражение лица, князь? Настоящее, мне кажется, вовсе не подходит к портрету, предназначенному вашей будущей супруге.
— Вы находите, что мне необходимо иметь восторженное лицо влюбленного и счастливого жениха! — ответил князь недовольным тоном.
— Я позволила себе замечание, но отнюдь не высказывала своего мнения, князь. Я напишу вас так, как вам будет угодно.
Князь не ответил ничего, и сеанс закончился в глубоком молчании.
В тот же вечер Тамара отправилась к баронессе Рабен, где застала Магнуса, принесшего ей давно обещанную книгу. Молодая девушка, рассеянно перелистывая ее, с усталым видом откинулась на кресло. В последнее время болезненное состояние ее еще более усилилось, голова страшно болела, а члены, казалось, были налиты свинцом.
Магнус с едва скрываемым беспокойством наблюдал за ней.
— У вас, Тамара Николаевна, очень нездоровый вид, — сказал он слегка дрожащим голосом. Вы слишком много работаете! Следовало бы поберечь себя и отдохнуть немного.
Молодая девушка глубоко вздохнула.
— Что делать? У меня нет времени предаваться отдыху. Впрочем, я не думаю, чтобы работа утомила меня — я просто устала душой! Я стремлюсь к другому отдыху — к смерти, может быть, — до такой степени угнетает мою душу вся эта материальная жизнь!.. Но даст ли и смерть полный покой?
Она оперлась головой на руку и глубоко задумалась, устремив в пространство неподвижный взор. Облако беспокойства снова омрачило взгляд барона Лилиенштерна, но он, стараясь сгладить тяжелое впечатление от ее горьких слов, сказал, весело улыбаясь:
— Не надо предаваться таким мрачным мыслям, Тамара Николаевна! Вы стали очень молчаливы и не громите даже нашего общества. Неужели вы не находите в нем больше людей, заслуживающих порицания?
Горькая улыбка скользнула по губам Тамары:
— Я боюсь, что даже мой язык убедился в бесполезности порицания этих людей, так как, конечно, не недостаток фактов тому причиной. Великий Боже! Какие типы приходится встречать! Например, не дальше как сегодня утром к Бельцони явилась одна неподражаемая парочка. Представьте себе мужчину шестидесяти лет, с солидным брюшком, волочащего одну ногу, как разбитая лошадь, но зато вырядившегося, как будто ему только двадцать лет. Этот урод — барон Доппельберг.
— Фи! Мне становится даже противен мой титул, — сказал с гримасой Магнус.
— Напротив, вам следует скорее благодарить Бога, что он позволил вам носить его с достоинством! Но вернемся к тому барону. Он обручен и явился к Бельцони, чтобы заказать портрет для своей невесты, молодой девушки лет двадцати двух, разыгрывающей из себя влюбленную в этого противного фата. Это было забавно, но в то же время и отвратительно! Прежде эта парочка служила бы мне неистощимым предметом для насмешки; теперь же я чувствую отвращение при одной мысли, что мне в продолжение, по крайней мере, двух недель придется быть свидетельницей их приторной нежности.
На следующий день Тамара явилась в мастерскую страшно утомленная и с тяжелой головой. Она работала с большим трудом. К тому же голоса барона Доппельберга и его невесты раздражали ее. Немного погодя приехал князь Угарин: он, по-видимому, совсем забыл свое неудовольствие и со смехом заметил вполголоса:
— Видели вы очаровательную парочку в первой мастерской? Молодая девушка, кажется, страшно влюблена и ревниво охраняет своего жениха.
— И она права, так как смерть оспаривает у нее это сокровище! Какой было бы злой насмешкой, если бы эта неумолимая соперница — смерть отняла его прежде, чем она сделается баронессой! Право, не знаешь, чему больше удивляться: ослеплению ли этого старого фата или бессовестной комедии молодой девушки.
— Что вы хотите? — ответил Угарин, подчеркивая каждое слово. — Женщины, еще чаще мужчины, спешат продать себя, если предоставляется удобный случай. И это естественно: гораздо приятнее жить в роскоши и ездить в колясках, даже со старым фатом, чем бегать пешком и зарабатывать свой хлеб. Впрочем, это не мешает женщинам строго осуждать подобные союзы, если они сами не имеют возможности заключить подобный же.
Тамара страшно побледнела и взглянула на князя сверкающими глазами. Итак, он не нашел ничего лучшего, как отплатить ей таким оскорбительным обвинением за ее вчерашнее замечание? И уж не думает ли он, обвиняя ее вместе с другими, оправдать свою собственную низость? С минуту кисть дрожала в ее руке, но она скоро овладела собой и ответила с ледяным презрением:
— Вы правы, князь! Одни только паразиты ищут и находят случай продать себя, чтобы наслаждаться удовольствиями и разъезжать в колясках, которые не принадлежат им и за которые они платят притворством. Конечно, эти тунеядцы, весь труд которых состоит в уходе за своей собственной персоной, не могут обойтись без комфорта, но, благодаря Богу, они никогда не будут в состоянии зажать рот окружающим.
Князь Угарин побледнел. Пораженный этим жестким возражением, он не находил ответа и молчал. Но Тамара почувствовала себя очень дурно: голова горела и страшная слабость охватила все ее существо.
— Благодарю вас, князь, — сказала она, вставая со своего стула. — Завтра я побеспокою вас в последний раз.
Когда молодая девушка вернулась домой, Фанни передала ей письмо, полученное в ее отсутствие.
— От Лилиенштерна? Что может он писать мне? — прошептала она, увидев на конверте буквы М. Л. под баронской короной.
Письмо действительно было от Магнуса. По мере того как Тамара читала, сильное волнение охватывало ее. Сердце молодой девушки билось со страшной силой.
«Видя Вас и оценив все сокровища Вашего ума и сердца, я не могу не полюбить Вас всею силой моей души, — писал барон. — Но я никогда не осмелился бы признаться Вам в этом чувстве, так как что могу я, несчастный больной, предложить молодой и прекрасной женщине! Но Ваше страдание, Ваша непосильная борьба отняли у меня покой. Из всех женщин, известных мне, к Вам одной, Тамара, я могу обратиться с моим предложением: согласитесь принять мою фамилию, согласитесь принять спокойную жизнь, вполне обеспеченную с материальной стороны. Вы будете добрым гением моей уединенной жизни! Дети, которым Вы посвящаете свою жизнь, сделаются радостью и надеждой моего пустынного дома!»