показал рукой на разглаженной покрывало: — Но после того, что ты сегодня устроила, я думаю, что мы можем общаться не столь официально, а по-семейному, чай, не чужими проснулись.
— Ничего не было… — сердито выдохнула девушка, отвернувшись к окну.
— Так я это знаю, но вот все триста человек в казарме считают иначе. И скажи на милость, зачем ты это сделала?
— Петр Степанович, я вас очень прошу… — стройная фигура резко, как на сцене малого академического театра, развернулась ко мне, сделала пару робких шагов, судорожно комкая, невесть откуда взявшийся, небольшой платочек: — Женитесь на мне!
— Тфу… — я чуть не подавился чаем от этой экспрессивной прямоты.
— Анна Ефремовна, давайте, вы сейчас сядете сюда — я махнул на стул у чайного столика: — спокойно позавтракаете и потом мы с вами поговорим.
Сказать «спокойно позавтракайте» сказать мне было легко. Пока девушка аккуратно ела, запивая бутерброды маленькими глотками чая, я судорожно думал, как мне выпутаться из этой ситуации. По меркам нынешнего времени, не смотря на все эти движения суфражисток и прочих феминисток, ситуация, в которой я оказался, имела только один выход — под венец, если у тебя есть, иначе прослывешь бесчестным человеком. Была бы Анна вдовой или, на худой конец, девицей с сильно подмоченной репутацией, то можно было как-то выкрутится. Или, в конце концов, отложить решение вопроса до осени этого года, ь большевистского переворота, когда все институты, в том числе и институт брака, будут разорваны в клочья… Но я же не хочу, чтобы Ленин и прочие Свердловы пришли к власти, пытаюсь сделать так, чтобы все лучшее, что есть в стране, продолжило существовать, а значит… передо мной встала картина, как мы с Анной стоим с венчальными свечами в руках, над головами кто-то держит венцы…
Я с интересом взглянул на свою нынешнюю соседку по постели…
Девушка почувствовала мой взгляд, подняла глаза, покраснела и снова уткнулась носом в стакан.
— Так что, Анна Ефремовна, расскажи пожалуйста, как тебе пришла в голову такая дикая мысль?
— И вовсе она не глупая! — с юношеской горячностью, парировала барышня: — Во-первых, на мне никто не женится, кроме, может быть старика какого…
— Почему? — искренне удивился я.
— Потому, что мачеха моя, Мария Андреевна, су… прости меня Господи, земля ей пухом, всем, кто соглашался ее слушать, рассказывала, втайне от папеньки, что меня бандиты на складе, куда увезли после похищения, два дня всей толпой насиловали, а потом выкинули, потому, что я им надоела.
Н-да, если это правда, то покойная вдова купца Пыжикова постаралась на славу, испортила репутацию дочери купца до самого днища. Такое пятно на репутации не сможет затмить даже дикости гражданской войны и революции.
— И теперь вы хотите?
— Вы знаете, что ничего подобного со мной не было. — девушка вытянулась во весь рост, не отрывая от меня, сухих от ярости, глаз: — И в том я даю слово и крест свой целую, что не порушена я, осталась девицей.
Аня торжественно вытянула из-за ворота нательный крест на тонком шнурке, приложилась к нему, после чего, очевидно, истратив всю свою решимость, скрючилась в кресле, закрыв лицо ладошками и что-то если слышно, бормоча.
Был бы я в своем родном, двадцать первом веке, я бы на такое не купился, а тут…
— Аня, а ты, вообще, понимаешь, за кого ты замуж собралась? — теперь пришла моя очередь подойти к окну и уставится на двор, где милиционеру запрягали лошадь в телегу, собираясь по каким-то хозяйственным делам: — У меня, у самого, репутация не ахти. А скоро станет еще хуже. Да и опасно рядом со мной находится.
— Вы, Петр Степанович, за последнее пару месяцев для меня сделали больше, чем кто-либо, не считая батюшку покойного. Мне, кроме вас и прибиться то не к кому. Пожалуйста, сделайте милость. Я вам обещаю, что буду хорошей женой.
Что-то треснуло в моей закаменевшей душе, но я тут-же цинично решил, что немного эротики в моем сне не помешает.
— Ладно, Анна Ефремовна, считайте, что мы сговорились. Только я в этих вещах ничего не понимаю. Вы мне говорите, что надо делать, желательно заранее, а я исполню то, что необходимо.
— Ура! — девушка радостно клюнула меня губами в щеку и подпрыгивая, как ребенок, выбежала из кабинета.
Я еще поседел в кабинете, пытаясь собраться с мыслями, но, в конце — концов справился с этой задачей и погрузился в рисование чертиков и лошадок на чистом листе бумаги. Впереди был апрель одна тысяча девятьсот семнадцатого года, в начале которого на перрон Финляндского вокзала должен был ступить самый опасный из большевиков — Ульянов-Ленин, истинный вдохновитель последующего Октябрьского переворота, самый радикальный и самый непримиримый противник буржуазной республики. Самым простым было решить вопрос радикально Я знал, куда и когда, должен прибыть поезд Владимира Ильича. Залп из полудюжины крепостных ружей, приправленная очередью из «максима», десяток боевиков, в металлических кирасах, с пистолетами-пулеметами в руках, в течении минуты выпустившие свинцовый ливень и безнаказанно отошедшие под прикрытием дымовых шашек и супер-броневика, способного успешно противостоять пулеметным «Остинам», взрыв фугаса, начиненного гвоздями или монетами, на перроне в конце концов — любой план гарантировал успех при тщательной подготовке. И люди для данной операции были заранее подобранны донельзя замотивированные — спасенные мной полицейские, многие из которых во время Февральской замятни потеряли друзей и близких, ничего не забыли и никого не простили. Но, душа моя не лежала к ликвидации этого, лысоватого, картавого человека. Не выгорели пока в ней детские книжки «Ленин и печник», октябрятские звездочки и темно-синие тома Полного собрания сочинений. Все эти детские и юношеские воспоминания мешали мне решить вопрос кардинально и максимально эффективно. Но, в любом случае, проблему третьего апреля надо было решать в момент прибытия Ильича в Санкт- Петербург, чтобы не гонятся за ни потом по всей губернии.
Независимо от окончательного варианта, десяток человек учились стрелять залпом из крепостных ружей, городскому бою в развалинах на окраине столицы, а в мастерских купца Пыжикова творчески переделывали трофейный броневик, делая его невосприимчивым к огню пулеметов. В любом случае все эти нововведения мне пригодятся.
Мастерские, постоянно внося изменения в конструкцию и технологию сборки, довели количество работоспособных пистолетов-пулеметов до двух десятков штук. Больше всего возни вызвали магазины. Пока условно-серийными считались магазины на двадцать патрон, я же требовал от главного инженера отработать конструкцию на три десятка зарядов. И если толщину стенок удалось подобрать, то с пружинами пока была беда.
Но, в любом случае, количество автоматического оружия в моей