Читать интересную книгу Подозреваются в любви (СИ) - Комольцева Юлия

Андрей завел мотор.

Никита закурил.

Никто не утешал ее, свернувшуюся калачиком на заднем сиденье автомобиля, одинокую, обиженную, растерянную.

Потом они обыскали весь парк — молча и сосредоточенно. Звонили каждые пять минут охранникам, которые маялись у пустого дома. Степки нигде не было.

Нет, не так — он был где-то…

Потом они поехали к ближайшей станции метро. Дашка едва сдержала возглас удивления, увидев, как Андрей достает из бумажника фотографию Степки. Рядом, за прозрачной пленкой, было и ее фото.

Муж носит бумажник в нагрудном кармане. Хранит там фотографии жены и сына. Это нормально, это вполне естественно.

И Дашка удивилась своему удивлению.

Степку в метро никто не видел. Или никто не запомнил. И тогда они бросили машину, спустились в подземку, на каждой остановке выходили и приставали к людям.

Никогда еще Даша не смотрела на незнакомого человека с такой надеждой.

А потом, как Дашка ни сопротивлялась, они отвезли ее домой. Они не верили ей — ни Никита, ни Андрей, — и Дашка плевать хотела на это. Она вдруг решила, что Степка мог испугаться охранников, залезть в дом тайком и спрятаться в своей комнате. Может быть, он просто не узнал служащих отца, может быть, просто не хотел поднимать шум.

Она не стала делиться своими предположениями с мужчинами. Было заметно, что поиски они считают бессмысленной потерей времени и стараются как можно быстрей избавиться от Дашки и начать действовать по своему какому-то таинственному плану. «Разрабатывать твоих клиентов» — так сказал Андрею Соловьев. Тот задумчиво кивнул, а Дашка сделала вид, что ничего не поняла.

Но она понимала. Ей было ясно — они решили, что она спутала Степку с другим мальчиком, ошиблась, обозналась, сошла с ума… Блин, лишь бы не зарыдать снова! Она перепутала, и, исколесив город на земле и под землей, они только потеряли время. А Степка все еще томится у похитителей.

Она не могла и не хотела переубеждать этих болванов. Она даже не заикнулась о Кирилле, не стала рассказывать, что вычислила его наверняка, ехала именно к нему. Пусть вычисляют врагов Комолова, пусть! А она тихонько проберется в комнату к сыну, найдет его на подоконнике за шторой — он всегда там прятался! — и крепко-накрепко прижмет к груди. Он будет вырываться, этот несносный, ее любимый мальчишка. Он станет вопить возмущенно: «Мам, я не маленький!» Но в глубине его глаз Дашка увидит, что он рад. Все обошлось, он дома, и родные руки держат его за плечи. Они вместе поплачут, а потом посмеются над его страхами и над тем, как он не узнал охранников, как прятался за шторой, как бежал по городу от собственной мамы. Она так и скажет ему: «Балбес! Ты не узнал родную мать!» «Балбеса» Степка удостаивался в крайнем случае, если изображал гимнаста на заброшенных стройках или прыгал через высокий костер в своих широченных штанах. Балбес делал вид, что не понимает — не штаны матери жалко!

…Сумерки вплывали на кухню неторопливо, но настойчиво, а Дашка все сидела, не включая свет, представляя то, чего не было, вспоминая то, что было.

Степка не прятался за шторкой на подоконнике. Не в шкафу, не под кроватью, не в ванной, не на антресолях, куда обычно залезал маленьким и, подкараулив кого-нибудь из родителей, с визгом прыгал на плечи. Пятилетний бутуз. Дырка вместо передних зубов, короткий ежик вместо прически, измазанные вареньем шорты вместо модных брюк. Крепкие щеки, крепкие пальцы, крепкие нервы. Миллион вопросов.

Был ребенок — сладкий, курносый неваляшка с хитрющими глазами, с упрямой мордахой, перемазанной веснушками и родинками. Было счастье взахлеб и ежесекундная тревога — одновременно. Дашка как-то сказала соседке, прогуливающейся рядом с ней по парку:

— Может быть, у меня послеродовая депрессия затянулась. Все беспокоюсь, прямо дрожу за него. Пройдет, наверное…

Пожилая женщина засмеялась:

— Нет, милочка, это не пройдет. Это навсегда.

Навсегда — с каждым днем отчетливей понимала Дашка. Навсегда — а Степка тем временем рос. И потом было ощущение, будто кто-то запер двери в любимую, родную комнату, где все так знакомо и уютно.

Должно быть, начинался подростковый возраст. Степке самому с собой было трудно, а тут еще родители… Не хотелось замечать, что он все понимает. Она старалась, — видит Бог, как она старалась! — чтобы сын ни о чем не догадался. Но его глаза преследовали ее. В них не было ни капли осуждения или обиды, только ожидание беды. Как перед грозой. Как перед слезами. Как будто вот-вот хлынут рыдания. Степка часто и растерянно моргал, прогоняя эти недетские слезы.

Так получилось — они делали вид, что ничего не происходит, они пытались скрыть очевидное, а он в свою очередь старался не показать, что это напрасно.

Притворство стало в их доме привычным. И это ожидание близкой, страшной молнии, удар которой мог сокрушить все, что осталось.

Степка все понимал…

Они упустили этот момент из виду. То время, когда их сын уверенной поступью вышел из детской, безжалостно бросив игрушки, и стал искать дорогу в гостиную, чтобы по праву занять свое место среди взрослых людей.

Они сделали все, чтобы эта дорога открылась ему раньше, открылась со всеми своими извилинами, рытвинами, колдобинами. Это они — его родители — подтолкнули Степку к лицемерию. И он научился делать хорошую мину при очень плохой игре.

В очередной раз — мимо. Андрей едва сдерживал готовую ускакать на всех парах от него надежду. В дурацком списке был вычеркнут еще один претендент.

— А вдруг Дашка не ошиблась? — обернулся он к Никите.

Тот не сразу откликнулся. Было заметно, что Соловьев думает о другом, и это сильно задело Андрея. Он даже сам удивился, что так сильно. За последние несколько часов Кит ни разу не отвлекся, ни разу не показал, что у него есть своя жизнь и свои заботы. Андрей был уверен в нем. А сейчас у Никиты было такое отрешенное выражение лица, что Комолов напрягся. «Наверное, хочет слинять, — подумал он. — Сейчас извинится и скажет, что куча дел. Не всю же ночь рыскать по городу в поисках какого-то ублюдка, который лично ему — Никите — ничего не сделал».

— Дашка, может, и права, — услышал Андрей, — но я вот о чем думаю…

Дальше последовало такое, что Комолов застыдился собственных мыслей. Никита никуда не собирался линять, Никита сидел и думал о Степке. А его друга тем временем душила несправедливая обида.

Старею, решил Андрей. И грязно выругался на себя.

— Так что, друг Андрей, надо подключить к нашему списку еще десяток ребятишек, а самим составить новый, — добавил Кит.

Конечно, Андрею и в голову не пришло ничего подобного. Но Андрей признавал, что он сейчас немного невменяем. Или много?

Так или иначе, а Соловьев предложил дельную мысль. Почему, собственно, они решили, что некто решил досадить Комолову? Уничтожить его, стереть с лица земли, заставить страдать… Где гарантия, что этот некто не имеет отношения к Дашке? То есть не мечтает отомстить за что-то ей, а не ее мужу. То есть похищение Степки — это шаг против нее. И не денег похититель ждет, а чего-то другого.

— Ты хочешь сказать, что у нее должен быть тайный воздыхатель? — полюбопытствовал Андрей.

В его голосе отчетливо слышался сарказм, хотя в целом предположение Никиты не казалось нелепым. Просто невероятно было представить сгорающего от страсти мужика, который похищает ребенка своей возлюбленной. Какое-то больное воображение. Какой-то совершенно дикий поступок.

— А почему бы и нет? — пожал плечами Никита. — Согласись, если все-таки это удар по тебе, значит, эти уроды каким-то образом связаны с бизнесом. Разумеют, что такое деньги, ага? А тут страсть… Он поэтому и не связывается с вами, никаких требований не предъявляет, просто ждет, когда Дашка дойдет до кондиции.

Андрей побелел:

— Чего ты мелешь опять? Да это же… Средневековье какое-то! Бред!

— Ладно, — покорно согласился Никита, — это правда похоже на бред. Но Дашку может изводить не тайный поклонник-извращенец, а какой-нибудь шибко умный мужик из прошлого. И не надо так на меня смотреть, Комолов! Хочешь сказать, что у твоей жены никаких мужиков не было, да? Ведь до тебя был же кто-то…