— Никита, ты отвезешь меня? — неожиданно осведомилась Дашка.
— Я без машины, — спокойно ответил тот, — нас повезет Андрей, но сначала ты расскажешь, где видела Степку.
— В парке, — также спокойно ответила Дашка, — недалеко отсюда.
И махнула рукой куда-то в сторону.
— Что он там делал?! — снова заорал Андрей. — Почему ты его отпустила?
Никита напрасно попытался вклиниться между ними, когда Дашка бросилась на мужа с кулаками.
— Я не отпускала его, не отпускала! — сквозь рыдания, злобно шипела она. — Ты ничего не понимаешь, идиот! Тебе плевать на него! Ты же только о себе думаешь, бизнесмен чертов! Будь ты проклят, барыга, все из-за тебя, из-за твоих денег вшивых!
Спустя минуту она обессиленно повисла на соловьевских плечах, икая и всхлипывая. Андрей стоял с видом человека, на которого опрокинули ведро помоев. Не просто так, случайно опрокинули, а заранее подготовились и долго поджидали удобного случая. Никита поверх Дашкиной головы делал приятелю какие-то знаки, но тот не реагировал.
— Давайте-ка, ребята, вы успокойтесь, — предложил Соловьев, — хватит спектакли на улице закатывать, и в своих отношениях потом разберетесь. Даша, расскажи, как ты встретила Степку. С кем он был?
— Один, — она отлепилась от Никиты и запрокинула голову, чтобы посмотреть в его спокойное лицо, — он был один, он бежал от кого-то.
— А что же ты… — начал было Андрей, но, встретившись с Никитиным взглядом, осекся и замолчал. Щелкнул досадливо пальцами.
Дашка покосилась на мужа и продолжала:
— На нем рубашка такая широкая была, пузырилась на ветру… Я уж ему сколько раз повторяла, что холодно в ней, слишком она свободная, продувается сильно… Конечно, сейчас солнце… Но все равно… Не рубашка это, а балахон какой-то…
Дашка громко икнула, клацнула зубами и замолчала надолго. По щекам ее текли слезы.
Мужчины переглянулись. Никита взглядом просил друга успокоиться и терпеливо ждать. Комолов, переминаясь с ноги на ногу, смотрел на Кита с плохо скрываемым недоверием.
Надо было хватать Дашку в охапку и ехать в парк. Должно быть, Степка еще там.
Если, конечно, воображение не сыграло с Дашкой плохую шутку.
Очень плохую и очень жестокую. Но Комолову хотелось верить в нее.
— Почему ты в тапочках? — вдруг заметил Андрей.
Дашка вытерла лицо кулачками, как ребенок, и устало пожала плечами:
— Забыла…
Радуясь, что удалось переключить ее внимание и остановить хотя бы на время эти безмолвные, страшные слезы, Андрей улыбнулся:
— У меня в багажнике твои кеды, я принесу сейчас.
Он убежал вприпрыжку.
Степка живой — это главное. Степка живой и разгуливает по городу в большой, желтой рубахе.
Андрей ему уши надерет!
— Пойдем в машину, Даш, — позвал Никита.
Она устроилась на заднем сиденье и послушно переобулась в кеды. Андрей потянулся помочь ей, но Дашкины заплаканные, опухшие глаза уставились в его лицо с такой злобой, что он опустил руки. Она снова склонилась над обувью, тщательно завязывая шнурки.
Мужчины старательно отводили взгляд от ее трясущихся пальцев.
— Все. Я готова.
— Даш, — повернулся к ней Никита, — так вы со Степкой разговаривали?
Она покачала головой:
— Я не догнала его, не сумела. Такое солнце было…
Она крепко зажмурилась, прогоняя вновь подступившие слезы.
— Я не видела, куда он побежал. Я искала его в парке, но не нашла. Наверное, он испугался…
— Чего? — спросил Андрей.
— Он бежал от кого-то, — задумчиво произнесла Дашка, — ему удалось сбежать, и он бежал дальше, прятался.
Никита недоверчиво хмыкнул. Пацана украли, он убежал и зачем-то шлялся по парку, а не направился сразу домой или хотя бы к телефону, чтобы связаться с родителями. Похоже на бред. Зачем мчаться по городу, если есть автобусы и маршрутки? Зачем прятаться в парке, если есть милиционеры? Или Степка совсем не доверял им, боялся, что похитители купили всех ментов?
Что-то не складывалось.
— Даш, ты уверена, что это был Степка? — осторожно спросил Никита и тут же чертыхнулся про себя. Две пары глаз возмущенно уставились на него, негодование готово было выплеснуться ему в лицо с обеих сторон.
— Даш, я все понимаю, но ведь ты его звала, да? — быстро заговорил он. — Почему он не откликнулся? Не обернулся?
Андрей перевел напряженный взгляд на жену. Она уверенно вскинула подбородок:
— Степка не слышал! Там такой гул стоял, я в пробку попала, и вокруг все машины сигналили. Нельзя было ничего услышать, понятно?
— Ты видела его в лицо? — жестко спросил Соловьев.
— Это был Степка! — шепотом закричала Даша.
Андрей крепко сжал ее ладонь, но жена, даже не заметив этого, пристально смотрела на Никиту. Она ждала его вопросов, она жаждала отвечать на них и доказывать, что именно Степка бежал вдоль тротуара, что именно Степкину рубашку вздувал ветер, что именно Степкины штаны колыхались в разные стороны, задевая прохожих широченными брючинами.
— И все-таки, вдруг ты ошиблась? — мягко спросил Никита.
Ей стало смешно. Неужели собственного сына можно с кем-то перепутать?!
Дашка так долго, так смачно хохотала, что Андрею пришлось легонько надавать ей по щекам, прежде чем ее взгляд обрел какое-то подобие мысли.
— Что? Что ты на меня так смотришь? Я в порядке! Мы сидим здесь и теряем время, а Степка…
— Возьми себя в руки! — приказал муж. — Ты ничем не сможешь помочь, если будешь биться в истерике.
Командные нотки в голосе. Спокойное, уверенное лицо.
Сколько раз это успокаивало ее, сколько раз лишь взгляд на мужа убеждал ее в незыблемости их счастья! Но не сейчас, черт возьми, не сейчас!
Кошмарную сцену, которую Дашка устроила после этого, вспоминать было стыдно. Поэтому она и не вспоминала, но в голове сами собой всплывали резкие, обидные слова, которыми Даша закидывала Андрея.
Она сидела на кухне, тупо уставясь в окно, где в мягком свете фонарей бились душные июньские сумерки.
Она сидела и слушала, не в силах остановить память.
Хватит командовать, кажется, так ответила мужу Дашка, когда он приказал ей взять себя в руки.
Хватит строить из себя героя, кажется, так продолжила она.
Ты — просто самоуверенный эгоист, кажется, это было первым оскорблением в бесконечном ряду остальных. И самым невинным, самым мягким.
Не обращая внимания на Никиту, забывая, что теряет драгоценное время, Дашка высказала все, что за последние месяцы накопилось в ней. И если раньше она тщательно взвешивала каждое слово, боясь ранить Андрея, теперь ни любовь, ни совесть, ни справедливость не могли ее остановить.
Она говорила, что он сам себя загнал в угол, что, делая деньги, он забыл о семье, о собственном достоинстве, о любимых машинах и только просиживал штаны в своем кабинете, наслаждаясь властью и растущим благополучием. Подавись ты этим благополучием, орала она. Все это, орала она, не стоит и тысячной доли того, что мы потеряли. У тебя были золотые руки и голова на плечах, орала она, а осталась только напыщенность богатого индюка. И со Степкой ничего бы не случилось, орала она, если бы не твой проклятый бизнес, не твоя проклятая циничность, не твое проклятое самолюбование.
Она надрывалась, ей не хватало голоса и слов, и сумбур ее горьких, выстраданных мыслей тяжело наваливался на Андрея, сталкивая в пропасть.
И он смиренно летел туда, в свою вину. Даже не пытаясь сопротивляться, зацепиться за край, взять последнее слово. Он сидел, пришибленный, пригвожденный ее приговором, и только мысли о сыне оставались единственным светлым пятном на его совести.
О сыне он никогда не забывал.
Это она напрасно, это она ошибается! И, черт возьми, он докажет ей! А потом упадет в пропасть, раз другого выбора нет.
Казалось, что Дашка не остановится никогда… Но силы покинули ее, предательски задрожали губы, и вместо горечи слов остались только тяжелые, тихие рыдания, рвущие душу.