Наши взгляды встречаются, но мы почти ничего не сказали с тех пор, как она сломалась в ванной час назад.
Сейчас мы наслаждаемся неловкой тишиной, но это не борьба, а что-то другое.
Может, это игра. Способ заманить меня, чтобы не потерять свою любимую игрушку для битья.
Но все-таки мне кажется, что произошедшее в ванной было настоящим. Просто сложно поверить во что-то искреннее от нее. Хотя мне так сильно этого хочется.
Но почему мне этого хочется?! Я пытаюсь найти в ней что-то хорошее. Зачем?
— Мне жаль твоего отца, — тихо произносит Клэй.
Оглядываясь, я вижу, как она берет кусочек пиццы и кладет его в рот.
Я пожимаю плечами:
— Это случилось восемь лет назад.
Я откусываю от своего кусочка. Она заказала пеперони. Мою любимую.
Она кивает:
— Я знаю. Он хотя бы ушел быстро.
В отличие от ее брата. Коллинзы могли позволить себе бороться с лейкемией, но это только продлевало его страдания. Хотя, думаю, они должны были попытаться.
— Сожалею о Генри. — Мой голос похож на скрежет, и я не понимаю почему. — Я иногда видела вас вместе. Ты была хорошей сестрой.
Мой отец умер задолго до того, как мы с Клэй познакомились, но Генри ушел всего несколько лет назад.
Она все еще не смотрит на меня, только кивает, и я вижу, как она сглатывает.
Клэй берет еще один кусочек пиццы. Что происходит у нее в голове?
— Тебе нравится? — спрашиваю я.
Она поднимает взгляд, ее глаза все еще красные от слез.
— Да, а что?
— Обычно ты выбираешь полный набор.
Оливки, перец, лук, колбаски… Она любит, когда начинки много. После стольких лет совместной игры в лакросс я в курсе, какую пиццу она заказывает.
Клэй подносит кусочек ко рту.
— Эта вкусная.
Я улыбаюсь сама себе. Я ценю эту жертву. Пеперони — моя фишка.
— Почему ты ненавидишь меня? — почти сразу же интересуюсь я. Не пойму, почему хочу это узнать. Может, так у меня наконец появится возможность поговорить с ней. — Точнее, почему ведешь себя так, словно ненавидишь меня?
Она смотрит на меня, открывает рот, но ничего не отвечает. Потом опускает взгляд, и на глаза наворачиваются слезы.
Но Клэй незаметно смахивает их и прочищает горло.
— Ты не обязана возвращаться в школу.
Она меняет тему, но я не возражаю.
— Знаю.
— Но я буду скучать по тебе, — добавляет она, и ее голос такой же тонкий, как игла, и так же легко проникает в мою кожу.
Мне нужен воздух. Она зациклилась на мне, верно? Потому что у нее больше ничего нет. Только и всего, так ведь? Она больше не может меня контролировать, потому что я начала давать отпор. Она нуждается во внимании, и, если для этого потребуется переспать со мной, она сделает это. Вот на что она рассчитывает?
Ты не должна уходить.
— Никто не оставлял тебя, Клэй, — говорю я. — Твоего брата забрали. У него не было выбора.
Она не одна.
— А твои родители… — продолжаю я. — Возможно, у них много проблем, но они здесь. Они любят тебя.
Требуют твоего внимания так же, как ты моего. Почему нет?
— Ты чувствовала, что твоя мама любила тебя? — спрашивает Клэй. — Ты помнишь ее?
Я кладу кусочек пиццы в рот, напрягаясь от того, как она так ловко уклоняется от темы.
— Да, помню. И нет, не думаю, что она любила своих детей.
Мама всю жизнь боролась с психическими расстройствами, но мой отец изо всех сил старался помочь ей справиться с ними. Но после того, как он ушел, ей просто не за кого было держаться.
— Ты не скучаешь по ней? — продолжает расспрашивать она.
— Нет.
Она поднимает брови, ее вызывающий взгляд говорит, что я вру.
— Мне бы хотелось, чтобы она была другой, — поясняю я. — Но я бы не хотела, чтобы она вернулась такой, какой была раньше. Лучше не иметь матери вообще, чем иметь плохую мать.
Чувство вины окутывает меня. Возможно, это жестоко. Мамины проблемы не были ее виной. Я знаю это, но просто сложно по-настоящему поверить в это. Трудно поверить, что пренебрежение нами она не могла контролировать. Все вокруг учат, что наше поведение на сто процентов зависит от нас самих.
— Если бы я могла вернуться в прошлое и снова прожить эту жизнь, я не уверена, что родила бы детей, — цитирую я для Клэй. — Вот что она написала в письме.
Я бросаю пиццу обратно в коробку и отряхиваю руки, прежде чем прижать колени к груди.
— Теперь это звучит ужасно, но в то время это не причинило настоящую боль. — Я смотрю на нее. — В любом в случае, тогда все было дерьмово, и я не ожидала большего. Братья пытались решить свои проблемы, совершали глупые поступки, из-за чего отец постоянно испытывал стресс во время болезни. Но на самом деле тогда я чувствовала себя намного счастливее, чем сейчас. За закрытой дверью моей комнаты с музыкой и книгами существовал идеальный мир. Мне не нужно было ни с кем иметь дело. Они просто оставили меня в покое.
— Жизнь такая маленькая, когда ты ребенок, — Клэй не отрывает взгляд от пиццы. — Мы привязываемся к тому, что можем контролировать, и сопротивляемся тому, что не можем.
— Да, — точно. Я удивлена, что она так легко выразила это словами.
Моя маленькая комната была моей территорией, и я искала там убежище. Из-за слабеющего здоровья отца, из-за слабеющего здоровья матери, из-за того, что никто в доме не понимал меня, и из-за денег, в которых мы, казалось, всегда нуждались и которых у нас никогда не было. Я закрылась от этого, сопротивляясь всему, что не могла контролировать, точно так же, как мама с ее темной спальней и фильмами, что она смотрела весь день, уносящими в любой мир, кроме ее собственного.
Мэйкон больше не позволяет мне это делать. Он запрещает мне прятаться, потому что не хочет, чтобы кто-нибудь из нас закончил жизнь так же, как она. Слишком много всего в наших головах.
К сожалению для него, уже слишком поздно. Наша мама уже научила меня, как уходить.
Я потираю лицо руками, совершенно сбитая с толку тем, что делаю, чего хочу и что правильно. Что я ищу?
— Не хочу быть такой, как она, — шепчу я.
— Не думаю, что она хотела бы этого.
Закрываю глаза. Я знаю. Дети не были ее проблемой. Ее умирающий муж не был ее проблемой. Ее проблемы всегда были рядом.
И она ненавидела это так же сильно, как и мы.
Возможно, самоубийство оказалось ее милосердием для нашей семьи. Чтобы не заставлять нас проходить через большее. Чтобы моему брату не пришлось кормить еще один рот.
Или, может, она сделала то, что хотела все это время. Она ушла.
Я хочу уйти. Но не желаю оставлять их позади. Мне хочется, чтобы люди, которые любят меня, скучали по мне, когда я уйду.
— Я не ненавижу тебя, — еле слышно бормочет Клэй.
Подняв голову, прислушиваюсь к ее словам.
— Я постоянно думаю о тебе, — она едва открывает рот.
Я сглатываю комок в горле.
Клэй держит пиццу, ее волосы распущены и перекинуты через плечо, и она абсолютно неподвижна, взгляд прикован к еде в ее руках.
— Тебе когда-нибудь нравилось хоть что-то во мне?
Кончики моих пальцев начали гудеть, и я не могу оторвать взгляда от ее рта. Она была теплой, когда я поцеловала ее. Как вкусный кофе в дождливое утро.
Я бы хотела затащить ее в ванную, обнять и поцеловать в душе. Я бы хотела увидеть ее улыбку.
Мы смотрим друг на друга, и я перестаю дышать, желая взять ее за руку.
Я наклоняюсь к ней, она встает на колени, ее рука скользит по моему бедру, а ее рот приближается к моему.
Но затем распахивается дверь, и раздается чей-то голос.
— Привет!
Клэй отстраняется, отводя взгляд, когда Крисджен и Эми неторопливо входят в комнату, и я сжимаю кулаки, ударяясь спиной о стену.
Черт.
— Вы живы! — хихикает Эми, держа в руках контейнеры с едой, которые наверняка купила для нас тренер, не подумав, что мы закажем еду в номер. — Какое облегчение, — затем она осматривает комнату и хмурится. — Всего лишь разбитая лампа? Какое разочарование.