Читать интересную книгу Береговая операция - Джамшид Амиров

— Что, пострелы, и вам музыки захотелось? — спросил он их басом.

Дети не понимали русского языка, но догадались, о чем идет речь, и утвердительно закивали головой.

— Ну что ж, сыграю и вам, — сказал Никезин.

Он стал перебирать пальцами по клавишам, как бы раздумывая, что ему сыграть, и вдруг раздвинул меха, и зазвучала старинная немецкая песня «Майн либер Августин». Ребятишки были в неописуемом восторге. Потом опять о чем-то задумавшись, этот русский солдат сидел и перебирал клавиши, будто отстукивая какую-то барабанную дробь, затем снова сыграл «Августина», а за ним «Полечку» и показал ребятам рукой — танцуйте, мол. Поиграв еще немного, Никезин вскинул ремень аккордеона на плечо, сказал: «Хватит, устал, рука болеть начала» и ушел.

Выписавшихся из госпиталя провожали с цветами. Веселый вышел с товарищами за ворота и старшина Владимир Соловьев.

Распрощавшись с друзьями и раздав им цветы, подаренные ему на прощание медсестрами, он зашагал по шоссейной дороге в сторону нового моста, наведенного советскими саперами через Одер, а товарищи его направились к железнодорожной станции, к поезду, который увезет их на родину.

Соловьев рассчитывал, что на попутной машине, — а они шли по дорогам в сторону фронта непрерывным потоком, — он доберется до Ситтау не позже, чем завтра вечером. Но не дошел еще старшина и до моста через Одер, как гауптман Людвиг фон Ренау уже располагал о нем подробнейшими сведениями. Петр Никезин хорошо сыграл своего «Августина».

Двухэтажный дом свиноторговца Карла Виттенберга, стоявший на окраине города Грюнвальда, был отлично оборудован для всяких гостей, которым хотелось бы попасть сюда незамеченными и жить здесь тайком. На прилегавшем к дому огромном дворе, огороженном высоким глухим забором, разместились свинарники, добротные каменные амбары для кормов. Сзади на пустырь выходили ворота, которые, судя по их внешнему виду, давно уже не отпирались. Карл Виттенберг, как только война вступила на германскую землю, распродал всех своих свиней и, естественно, корма здесь не завозил. О том, что через незаметную калитку в воротах было легко проникнуть во двор, а через силосную яму в амбаре — в подвал дома и в верхние его этажи, знали только сам Карл Виттенберг и те, кто приказал ему, в свое время, все это оборудовать, — гестаповцы, с которыми он поддерживал давние связи. Именно этим путем попали в дом к Карлу Виттенбергу переодетые в форму советских военнослужащих Роберт Фоттхерт, Луиза Дидрих, Вилли Пуур и Боб Кембелл. Из окна второго этажа хорошо просматривалась шедшая мимо Грюнвальда широкая автомагистраль, на которой был установлен сейчас контрольно-пропускной пункт советских войск. Чуть правее виднелось двухэтажное здание, над которым красовалась вывеска — «Бар „Астория“». С недавних пор в этом баре стали вновь готовить завтраки и даже обеды. Фоттхерт, после прибытия в дом Виттенберга, каждый час выходил со своей портативной рацией на связь с радистами Людвига фон Ренау. Во второй половине дня он получил подробнейшие сведения о старшине Владимире Соловьеве, которые Ренау принял от Никезина. С этой минуты члены группы Фоттхерта по очереди дежурили у окна. Им было известно, что все автомашины, следующие по шоссейной дороге, как правило, останавливаются около «Астории». Даже если предположить, что старшина Соловьев следует на машине без остановок, то он должен прибыть в Грюнвальд под вечер.

— Есть все основания думать, — заявил Фоттхерт, — что он, как и все проезжающие, захочет перекусить в «Астории» или выпить хотя бы кружку пива, благо оно здесь появилось. Луиза Дидрих, а теперь Татьяна Остапенко — сержант медицинской службы, постарается познакомиться с ним и вызовется ему в попутчицы до Ситтау.

Такова была первая часть плана. Вторую решено было продумать после того, как произойдет встреча с Владимиром Соловьевым.

К тому времени, когда, по расчетам Фоттхерта, Соловьев должен был прибыть в Грюнвальд, сам Фоттхерт в форме советского лейтенанта, Татьяна Остапенко в ладно скроенном обмундировании сержанта медицинской службы и Вилли Пуур, одетый в гимнастерку рядового советской пехоты, оказались неподалеку от контрольно-пропускного пункта. Народу здесь под вечер собиралось довольно много — привлекали проезжавшие мимо машины и гостеприимно открытые двери бара «Астория».

Вскоре на краю дороги, напротив контрольно-пропускного пункта, остановилась тяжелая, крытая брезентом грузовая автомашина, перевозившая снаряды. Из кабины шофера выпрыгнул невысокий светловолосый старшина и предъявил свои документы дежурному офицеру. Сомнений быть не могло. Судя по описанию Никезина, это был тот, кого они ждали. Фоттхерт подмигнул Луизе и вместе с Пууром вошел в «Асторию». Пуур сел за столиком у самых дверей, Фоттхерт занял место у стены. Татьяна Остапенко подошла ближе к офицеру контрольно-пропускного пункта, чтобы услышать беседу с прибывшим старшиной. Но так как разговаривали вполголоса, она решительно приблизилась к офицеру, лихо козырнула и громко произнесла:

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, — разрешите обратиться?

— Да, пожалуйста, — обернулся офицер к красивому сержанту медицинской службы.

— Как я могу попасть в Ситтау? — спросила Татьяна.

— На ту сторону сейчас машины вряд ли пойдут, уже поздно. Переночуйте в городе, а утром поедете. Вам есть где ночевать?

— Солдату местечко всегда найдется, — лихо ответила Татьяна. — Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?

— Пожалуйста, а, кстати, товарищ сержант, вот старшина тоже в Ситтау следует.

— Ну что ж, тем лучше, поедем вместе, — ответила Татьяна. — Будем знакомы, — и она протянула руку Соловьеву. — Остапенко, сержант медицинской службы.

— Рад познакомиться, гвардии старшина Владимир Соловьев, — ответил старшина.

— Я сильно проголодалась, а здесь, кажется, перекусить можно, — кивнула она головой в сторону «Астории».

— Да и я бы не прочь, — ответил Соловьев. И они вместе направились в бар.

Когда они вошли в зал, Татьяна будто случайно, села за столик, где уже сидел «лейтенант» Роберт Фоттхерт. Официантка подала им пива. Старшина развязал свой вещевой мешок, достал оттуда краюху хлеба, колбасу и стал любезно потчевать своих застольных товарищей. Завязалась непринужденная беседа. Разговаривали, впрочем, Татьяна Остапенко и Соловьев, а «лейтенант» только изредка вставлял реплики. Когда им принесли еще по кружке пива, Татьяна шутливо заметила:

— Я хоть и не знаю немецкого языка, но одно хорошее слово запомнила — «брудершафт», так вот давайте выпьем на брудершафт.

Она подвинула старшине его кружку с пивом и подняла свою, они чокнулись и выпили.

— Ну, а теперь, друзья, — заметила Татьяна, — время уже позднее, скоро «комендантский час», пора нам и на отдых.

— Можно в этом доме где-нибудь устроиться? — полувопросительно спросила Татьяна, взглянув на лейтенанта.

— Есть лучшее место, — ответил Фоттхерт. — Здесь неподалеку у одного немца большой двухэтажный дом, у него несколько комнат и даже хорошие постели. Он охотно пускает советских военнослужащих, особенно если поднесут ему чарку беленькой. Пойдемте туда, товарищи, я вас устрою.

Он встал. Соловьев неожиданно почувствовал резкую боль в желудке и про себя подумал: — «Ведь предупреждали меня врачи, что на пиво мне и смотреть нельзя, так дернула меня нелегкая выпить. Ну, ничего, поболит и перестанет, не впервые», — успокаивал он себя.

Татьяна с Соловьевым прошли вперед. Фоттхерт на одну минуту задержался у дверей, но этой минуты ему было достаточно для того, чтобы услышать шепот Вилли Пуура: «Я спрятал ее в углу, за кадкой с цветами. Она сработает в восемь часов утра, когда начнется завтрак».

— Хорошо, — сказал Фоттхерт. — Возвращайся быстрее, — и ушел догонять ушедших вперед Татьяну и Соловьева.

Соловьев почувствовал себя совсем плохо. Боли становились нестерпимыми. Он шатался, ему трудно было держаться на ногах. Татьяна взяла его под руку, крепко прижала к себе, и так они шли вместе. У самой калитки двора Виттенберга их нагнал Фоттхерт, и они вошли во двор. Боли у Соловьева стали совершенно невыносимыми. Он начал медленно валиться на землю. Татьяна и Фоттхерт помогли ему опуститься. Старшина лег плашмя, тяжело вздохнул, на губах его появилась пена, он вздрогнул и вытянулся, раскинув руки. В эту же минуту в калитку вошел Вилли Пуур и прикрыл ее за собой на задвижку. Татьяна нагнулась к Соловьеву, расстегнула его гимнастерку, приложила руку к груди, затем поднялась и тихо произнесла по-немецки: «Эр ист шон фертиг» (он уже готов).

— Вилли, тащи сюда быстро мундир лейтенанта, а ты, Татьяна, помоги мне раздеть этого, пока он не закоченел, — сказал Фоттхерт.

В течение нескольких минут с умершего Соловьева был снят мундир старшины, он был облачен в форму лейтенанта, и Татьяна и Фоттхерт, собрав обмундирование и документы Соловьева, вошли в дом. На ходу Фоттхерт приказал Вилли Пууру: