как завинчивают их, как они вдруг скользят по штанге и зажимают тебе пальцы или падают прямо тебе на ноги. Но каким бы ни был современным спортзал, мне достаточно поднять небольшой вес, чтобы вспомнить комнату Айовы Боба, старую добрую «3F», и изношенный восточный ковер, где лежали его тяжести, ковер, на котором любил спать Грустец; после упражнений на ковре мы с Бобом были все в шерсти тогда уже мертвой собаки. И после того как я какое-то время поднимаю вес и долгожданная сладостная боль начинает охватывать все мышцы, мне на память приходят каждый случайный знакомый и каждое пятнышко на полотняном чехле, который покрывал маты в зале для тяжелой атлетики школы Дейри, где мы всегда ждали, пока закончит качаться Младший Джонс. Он забирал все блины, которые были в зале, и надевал их на свою штангу, а мы стояли возле своих пустых штанг и ждали, ждали. В те дни, когда Младший Джонс играл с «Кливленд браунс», он весил двести восемьдесят пять фунтов[13] и мог качнуть пресс пятьсот пятьдесят раз. Когда он учился в школе Дейри, он был еще не так силен — но уже достаточно, чтобы предложить мне достойный ориентир для качания пресса.
— Какой у тебя вес? — спрашивал он меня. — Ты точно знаешь?
И когда я говорил ему, сколько я вешу, он качал головой и говорил:
— Удвой-ка этот вес.
И я надевал на штангу что-то около трехсот фунтов, и он говорил:
— Отлично, ложись на мат на спину.
В школе Дейри тогда не было скамеек для качания пресса, поэтому я ложился на мат на спину, Младший Джонс поднимал трехсотфутовую штангу и аккуратно клал ее мне поперек горла, так что она слегка касалась адамова яблока; я хватался за штангу обеими руками и чувствовал, как мои локти погружаются в мат.
— А теперь — подними это над головой, — говорил Младший Джонс и уходил из зала попить воды или принять душ, а я лежал под штангой, как в капкане.
Ничего не выходило, когда я пытался поднять триста фунтов. Другие парни, посильнее меня, заглядывали в зал и с уважением спрашивали:
— Ты же не собираешься одолеть это?
— Какое там, просто отдыхаю, — говорил я, пыхтя, как жаба.
И они уходили и возвращались позже.
Младший Джонс тоже обязательно приходил попозже.
— Ну, как дела? — спрашивал он.
Он снимал двадцать фунтов, потом пятьдесят, потом сто.
— Попробуй это, — каждый раз говорил он и продолжал уходить и приходить, пока я не вылезал из-под штанги.
И все мои сто пятьдесят фунтов, конечно, никогда не отжимали трехсот, хотя дважды за свою жизнь я отжал двести пятнадцать, и, думаю, отжать свой двойной вес теоретически возможно. Во время этих упражнений я впадаю в какой-то волшебный транс.
Иногда, когда я разойдусь как следует, мне под силу увидеть, как Черная Рука Закона движется между деревьями, мурлыкая свои мелодии, а иногда я могу припомнить запах пятого этажа общежития, где жил Младший Джонс, этот жаркий ночной клуб в поднебесье, а когда я бегаю, примерно на третьей миле или на четвертой, а иногда перед концом шестой, мои легкие очень живо вспоминают, как я пытался угнаться за Гарольдом Своллоу. И вид пряди волос Фрэнни, упавшей поперек ее раскрытого безмолвного рта, а Ленни Метц сидит на ее руках, сжав ее голову тяжелыми коленями бегущего бека. И Честер Пуласки на ней: как автомат. Я иногда ускоряю его ритм вдвое, особенно когда отжимаюсь и считаю про себя («семьдесят пять, семьдесят шесть, семьдесят семь»). Или приседаю («сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три»).
Айове Бобу я обязан знакомством с азами, Младшему Джонсу — его советами и его собственным великолепным примером; отец научил меня бегать, а Гарольд Своллоу — как бегать быстрее. Техника и распорядок, даже диета тренера Боба были не так сложны. Труднее всего большинству людей дается дисциплина. Как сказал тренер Боб, ты должен стать одержимым и не растерять одержимости. Но для меня это тоже было несложно. Потому что все это я делал для Фрэнни. Я не жалуюсь, но все это делалось для Фрэнни, и она это знает.
— Слушай, мальчик, — сказала мне она в промежутке между Хеллоуином и Рождеством 1956 года. — Если ты не прекратишь есть бананы, они из тебя обратно полезут. А если ты не перестанешь есть апельсины, у тебя будет передозировка витаминов. Какого черта ты так много отжимаешься? Ты никогда не будешь таким же быстрым, как Гарольд Своллоу. Ты никогда не будешь таким здоровенным, как Младший Джонс… Мальчик, я же читаю тебя, как книгу, — сказала мне Фрэнни. — Это не может случиться снова, ты же знаешь. И даже если это случится и ты действительно будешь достаточно сильным, чтобы защитить меня, с чего ты взял, что будешь рядом? Если это случится еще раз, я буду где-нибудь далеко от тебя и, во всяком случае, надеюсь, что ты никогда не узнаешь об этом. Обещаю.
Но Фрэнни восприняла цель моих упражнений слишком буквально. Я хотел силы, воли, скорости — или же иллюзии обладания ими. Я не хотел никогда больше, ни в какой другой Хеллоуин, чувствовать себя снова беспомощным.
* * *
Еще напоминали о Хеллоуине одна или две раздавленные тыквы: одна на краю Сосновой улицы и Элиот-парка и другая, брошенная с трибуны на гаревую дорожку, огибающую футбольное поле, — когда школа Дейри принимала Эксетер для последней игры победного сезона Айовы Боба. Хеллоуин все еще чувствовался в воздухе, хотя Чиппера Доува, Ленни Метца и Честера Пуласки уже не было.
Запасные беки появились на поле как зачарованные: они все делали в замедленном темпе. Они бежали к дырам в защите, которые проделывал Младший Джонс, когда те уже затягивались; они подавали пасы прямо в небо, и мячу требовалась вечность, чтобы вернуться на землю. Ожидая такого паса, Гарольд Своллоу был сбит с ног и потерял сознание, и Айова Боб не разрешил ему больше играть до конца этого длинного дня.
— Кто-то прозвонил в твой колокол, Гарольд, — сказал тренер Боб скороходу.
— Нет у меня колокола, — жаловался Гарольд Своллоу. — Кто звонил? — спрашивал он. — Что значит «кто-то»?
В середине матча Эксетер вел 24:0. Младший Джонс играл как в защите, так и в нападении, участвовал в дюжине перехватов; он три раза терял мяч и два раза его отыгрывал, но защита Дейри три раза прозевала мяч, а два высоких паса были перехвачены. Во второй половине тренер Боб поставил Младшего Джонса в нападение, и тот, прежде