против знаменитого анализа этой композиции, предложенного Робертом Хьюзом в его книге
Шок новизны (1980). Хьюз, любивший меткое словцо и, несомненно, знавший о сексуальной ориентации Раушенберга, описал
Монограмму как «одно из немногих иконических изображений мужской гомосексуальной любви в современной культуре: Сатир в сфинктере»[15].
Художник категорически отверг такую трактовку.
– Большинство арт-критиков, если сказать им, что сексуальные интерпретации использовать нельзя, просто потеряют дар речи. Они не понимают, на что смотрят. Это как утверждение, что конфета сладкая: горьких конфет никто не покупает. Это дешевый фокус. Я не знаю, как можно к чему-то прийти, если всё трактовать через сексуальность.
Это был для меня еще один урок: художники могут воспринимать свою работу совершенно иначе, чем ее понимают арт-критики или историки искусства.
– Каким же образом, – спросил я его, – он выбирал то странное множество компонентов, которые вошли в его работы? Неужели не для того, чтобы что-то рассказать зрителю?
– Я нахожусь в поиске всего, и то, что я притаскиваю домой, это часть всего.
Но оказалось, что Раушенберг особенно любит вещи, которые не имеют символического или культурного значения, или, как он говорит, «не были переварены психологией».
– Например? – спросил я.
– Например, швабра. Хотя ведьма здесь отдаленно присутствует. Или резиновые шины. В Штатах вы не можете и квартала пройти без того, чтобы не наткнуться на брошенную шину. Приятно найти такой благородный круглый предмет. Свободный от всего. Бесплатный.
Он не хотел выражать собственные предрассудки, продолжил Раушенберг, поэтому, насколько возможно, он старался творить так, словно он сам в работе отсутствует.
– Я хочу удивлять сам себя, – воскликнул он. – Я хочу быть первым из тех, кто не знает, что я вот-вот сделаю; мне бы также хотелось быть первым из тех, кто в конце работы будет ошарашен и поражен тем, что я такое сделал.
Он следовал этому принципу и в 1964 году, когда за свою живопись получил Международный Гран-при на 32-й Венецианской биеннале. Это была историческая победа, ударные волны от которой разошлись по всему европейскому художественному миру, и ее часто рассматривают как великий момент, обозначивший победу Нью-Йорка над Парижем как культурной столицей мира. Работы, за которые он получил Гран-при, были выполнены в технике шелкографии и содержали множество образов: фотографии президента Кеннеди, космические ракеты, грузовики, образы танцовщиц, фрагменты картин старых мастеров, – всё это плавало, как в супе, среди прозрачных потеков краски. Раушенберг отреагировал на свой триумф так: позвонил помощнику в Нью-Йорк и распорядился уничтожить сто пятьдесят шелковых экранов, на которых он делал такие работы: он хотел избежать самоповторов.
Выключив магнитофон, я поблагодарил его за беседу. Раушенберг ответил: «Я думаю, вы угадывали все ответы до того, как я их давал». Это было лестно, но не вполне верно. Естественно, когда готовишься к интервью, то пытаешься представить, как оно пойдет. Но собеседник почти всегда быстро отклоняется от сценария, и многие слова Раушенберга были столь же неожиданными, сколь и черепаха, пытавшаяся влезть в лифт.
Именно благодаря таким сюрпризам интервью меня просвещают. Я многое узнал и вынес из этой встречи с Раушенбергом. В некотором роде она была возвращением домой. Его картины на шелке, которые получили Гран-при на Венецианской биеннале, очень привлекали меня, когда я был подростком, я сам не понимал почему; они мне так нравились, что в восемнадцать я даже сделал несколько собственных коллажей, чтобы отдать им дань восхищения. Эти коллажи всё еще хранятся у меня в картонной коробке на чердаке: это путь, по которому я в конце концов не пошел. Теперь я жалею, что не рассказал о них Раушенбергу. Но, с другой стороны, я знаю, как бы он отреагировал: он бы сказал, что не хочет, чтобы люди повторяли его работы, а хочет, чтобы они делали собственные, совсем другие вещи.
19. Отчаянные поиски Лоренцо Лотто
Работы одних художников найти нетрудно. Работы других приходится разыскивать. Например, множество работ Тициана можно увидеть в крупных музеях мира – в Лондоне, Мадриде, Вене, Париже и Нью-Йорке – или в церквях в центре Венеции. Но с современником Тициана Лоренцо Лотто дела обстоят иначе. Он вел скитальческую жизнь, оставляя шедевры в маленьких сонных провинциальных городках. Большинство его самых знаменитых картин разбросано по задворкам Северной Италии. Многие из них, особенно алтарные ансамбли, слишком велики и недостаточно прочны, чтобы их можно было отправлять на выставки. Соответственно, чтобы увидеть их, приходится пускаться в дальние путешествия, которые требуют времени, терпения и удачи. И когда обнаруживаешь картину Лотто, ты взволнован так же, как орнитолог-любитель при виде редкой птицы.
БАЗИЛИКА СВЯТОГО ДОМА
Лорето, Италия
Лотто притягивал меня с тех пор, как чуть ли не лет тридцать назад я написал эссе о его творчестве. На протяжении многих лет я выискивал его картины, разбросанные по маленьким городкам в предгорьях Альп, и посещал ради них выставки, а теперь, во время отпуска, рассчитывал посмотреть десятка два его работ, находящихся в Мáрке – регионе на востоке Италии, расположенном между Апеннинами и Адриатическим морем, к югу от Венето. Но поездка в Лорето, где, по нашему плану путешествия, намечалась первая встреча с Лотто, обернулась полной неудачей.
Итак, октябрьским утром мы с Джозефиной прямо в аэропорту Анконы взяли такси до Лорето. Лорето – это святое место, центр притяжения паломников, что-то вроде итальянского Лурда, он расположен на высоком холме над Адриатикой. Больные приезжают сюда в креслах-каталках, чтобы молиться в Святом Доме, где был воспитан Иисус. В соответствии с благочестивой легендой, этот дом был перенесен в Лорето в 1294 году на крыльях ангелов[16].
ЛОРЕНЦО ЛОТТО
БЛАГОВЕЩЕНИЕ РЕКАНАТИ
Около 1534
Меня поразило не меньшее чудо, связанное с местной картинной галереей: она работала в понедельник, чего почти не бывает с итальянскими провинциальными музеями. А именно в понедельник и начиналась наша поездка. И поэтому я, несколько раз уточнив время работы, решил, что через несколько часов мы можем увидеть не больше и не меньше, чем восемь работ Лотто.
Но судьба этому не благоприятствовала. Мы выбрали ранний вылет и уже до обеда стояли посреди ренессансной площади Лорето. Мы решили сначала зайти в базилику, и после того, как табличка на входе подтвердила, что галерея действительно открыта, осмотрели Святой Дом.
Казалось, всё идет хорошо. Быстро съев по панини, мы решительно двинулись к Лотто. Поднялись по величественной ренессансной лестнице, вошли в музей и уплатили непомерные восемь евро за