Читать интересную книгу В погоне за искусством - Мартин Гейфорд

и инсталляции, но и устраивал перформансы. Однажды он провел несколько дней в клетке, пытаясь наладить общение с койотом, и, как известно, пытался объяснить картины мертвому зайцу.

– Бойс, конечно, влиятельная фигура, – вслух размышлял Рихтер. – Отлично умел развлекать публику. Я не умел так красиво говорить, как он. Я вел себя тихо.

Однако, по его мнению, «…искусство должно быть серьезным, оно не шутка».

– Я не люблю смеяться над искусством. Но, – радостно заметил Рихтер, – я до нелепости старомоден.

И тут я заподозрил, что он слегка подшучивает; в конце концов, он был одним из самых радикальных живописцев наших дней, суперзвездой современного искусства, и регулярно возглавлял списки самых почитаемых из ныне живущих художников.

ГЕРХАРД РИХТЕР

В СВОЕЙ КЁЛЬНСКОЙ МАСТЕРСКОЙ

2017

Вместе с тем, как признался Рихтер, по своим политическим взглядам он «разумеется, консерватор». Однако, по его мнению, «…каждый человек отчасти консерватор, каждому нужно обогревать свою квартиру и готовить себе еду», так что консерватизм – это нечто одновременно неизбежное и невозможное:

– Ты не можешь быть консерватором, потому что для этого нет подходящих условий.

Другими словами, он был бы консерватором, если бы было что консервировать и сохранять. Это, некоторым образом, и рассказ о его жизненном пути и карьере: он продолжал заниматься масляной живописью – вопреки распространенному мнению, что как художественный формат она умерла много лет назад.

Я спросил его, почему же он всё-таки верит в живопись? Его ответ был минималистичным и с долей фатализма.

– В еду я тоже верю. Что мы можем сделать? Мы должны есть; мы должны рисовать; мы должны жить. Конечно, не все рисуют, есть и другие способы выжить. Но для меня это лучший вариант. У меня в молодости не было особого выбора.

Это напомнило мне строчку из романа Сэмюэла Беккета «Безымянный»: «…невозможно продолжать, но я должен продолжать, я буду продолжать»[11].

Дело происходило летом 2008 года. Я прилетел в Кёльн за день до встречи с Рихтером. Ночь я провел в гостинице возле Кёльнского собора, одного из главных памятников немецкой культуры. Заложенный в Средневековье и завершенный спустя много столетий, уже в XIX веке, этот собор выглядел старинным, но было в нем что-то и от эпохи романтизма. Он устоял при бомбежке, и его ажурные готические шпили и башни возвышалась над руинами города подобно мистическому видению. Сегодня Кёльн напоминает трехмерный коллаж, смесь старого и нового: бетон, сталь, стекло и восстановленные романские церкви.

То, что произошло с Кёльном во время войны, было похоже на апокалипсис; таким же было начало жизни Рихтера. Как написал о нем американский арт-критик Питер Шелдал, «детство и юность Рихтера прошли в современных областях Ада». Когда ему было тринадцать, он видел на горизонте зарево горевшего при бомбардировке Дрездена; оно напоминало пламя на створке триптиха Иеронима Босха Страшный суд.

Рихтер родился в 1932 году, его раннее детство прошло в деревне под Дрезденом, где его отец работал учителем. Как государственный служащий, он был вынужден вступить в нацистскую партию. Руди, брат его матери, пошел в армию и вскоре погиб. Самая мрачная судьба постигла сестру матери, Марианну, больную шизофренией. Среди работ Рихтера есть несколько, основанных на семейных фотографиях. Среди них Тетя Марианна (1965) – портрет улыбающейся девушки-подростка, у которой на коленях лежит испуганный младенец – сам художник. Позднее Марианна была убита по нацистской программе уничтожения душевнобольных.

Позавтракав на террасе с видом на собор, я взял такси, чтобы доехать до офиса, где меня ждал Рихтер. Взял, как выяснилось, зря, поскольку офис был совсем рядом. Сначала беседа шла тяжело. Во-первых, мы общались через переводчика, поскольку Рихтер не был вполне уверен в своем английском (позднее он оказался совсем не плохим, намного лучше моего немецкого).

Чтобы завязать разговор, я спросил о его распорядке дня. Но этот вопрос внезапно привел нас прямиком к сложностям и противоречиям того, чем он занимался. По-видимому, Рихтер считал, что его картины ведут свою самостоятельную жизнь. «Я работаю, скажем, над шестью одновременно. Они учатся друг у друга. Одна лучше там, хуже здесь, вот я ее и меняю. Завершать картину – самое трудное. И он процитировал Вильгельма Мейстера Гёте: «Всякое начало радостно, порог – место ожидания»[12] («Aller Anfang ist heiter, die Schwelle ist der Platz der Erwartung»).

Начинаешь всегда бодро, потом появляются трудности (это верно для многих наших предприятий: и для путешествий, и для работы над книгой). Рихтер убежден, что надо упорно продолжать начатое.

– Несколько часов рисования в мастерской утром, и еще два – во второй половине дня. Каждый день невозможно; не каждый день бывает нужное настроение; но идеал именно таков.

Он сказал, что три года назад у него было удачное лето: «Три месяца – и шесть картин». Он назвал их в честь Джона Кейджа, авангардного американского композитора, который однажды заявил в своей Лекции о ничто: «Вот я здесь, и сказать мне нечего»[13]. Возможно, это высказывание применимо и к Рихтеру.

С начала восьмидесятых годов многие из его абстракций проработаны сквиджем – резиновой пластиной, которую он использовал, чтобы снова и снова размазывать и сдвигать краску и стирать, что уже сделал, снова и снова. «Каждая картина, – объяснял он, – возникает как случайность, потом происходит что-то, после происходит другое». Он говорил так, словно он, Рихтер, был в этом процессе пассивным зрителем. Картина рисовала себя саму, художник только помогал при помощи куска резины, похожего на орудие труда с автомойки.

Но в этом был парадокс: сквиджевые абстракции Рихтера полны света, как картины Моне с лилиями на пруду в Живерни. Они вызывают у вас мысли об отсветах солнца на воде, отражениях на поверхности и темных глубинах под ней. Рихтер погружает вас в иллюзию мерцающей красоты – и в то же время внушает вам мысль, что вы смотрите лишь на случайные следы, полученные от смещения красок сквиджем: это хаос, образ ничто.

ГЕРХАРД РИХТЕР

ЭМА (ОБНАЖЕННАЯ НА ЛЕСТНИЦЕ)

1966

На самом деле многое в жизни и в искусстве связано с интуицией и прозорливостью: умением обнаружить очертания и формы в путанице, окружающей нас; это началось с первобытных художников, которые заметили, что пятно на стене пещеры немного похоже на бизона, и продолжилось с Леонардо да Винчи, который, глядя на старую стену, видел в ее пятнах битвы или пейзажи.

– Случай искуснее меня, – скромно объяснил Рихтер и тут же добавил: – Но я должен подготовить условия, чтобы хаос