были немы от рождения. Не знаю, сколько прошло времени прежде, чем я смог нормально соображать и садиться на постели. В моей комнате не было ничего, что могло бы сказать мне о том какой сейчас день и месяц. Собственно, в ней вообще ничего не было кроме деревянной лежанки, ночного горшка и кувшина с водой. По мере выздоровления пища, которую мне давали, становилась грубее и проще. Довольно скоро неизвестный доброжелатель перестал кормить меня супом, и слуга вместо бульона начал приносить мне чечевичную кашу. Иногда мне доставался кусок черствого хлеба или обглоданные куриные кости с небольшим количеством мяса и хрящей. Подобная диета не способствовала быстрому выздоровлению, но я не роптал. Жизнь возвращалась ко мне, и я был благодарен своему спасителю. Слабость проходила очень медленно и минула ни одна неделя прежде, чем я смог встать на ноги и сделать несколько нетвердых шагов.
Из-за того, что дверь моей комнаты все время была заперта на ключ, а молчаливые слуги отказывались отвечать на любые вопросы, я решил, что нахожусь в заточении. Иногда в коридоре я слышал шаги проходящих мимо людей и чьи-то приглушенные голоса, но на мои окрики незнакомцы не отвечали. Под потолком моей темницы было маленькое окошко, через которое днем проникал зыбкий рассеянный свет. Иногда из него доносились странные звуки, как будто бы совсем рядом за стеной жил своей жизнью большой шумный город, но я боялся верить в это думая, что просто схожу с ума от слабости и боли. Наверно, если бы у меня получилось подтащить к стене деревянную лавку, которая служила мне постелью, то возможно я смог бы заглянуть в окно, но, к сожалению, единственный предмет мебели в моей каморке оказался наглухо прибит к полу.
Через какое-то время, потеряв счет дням и неделям, я перестал удивляться тому, что моим здоровьем больше никто не интересуется. Возможно, забытый всеми я и должен был остаться навсегда в этой узкой камере и умереть от тоски в полном одиночестве. Порой я сутками не произносил ни звука, а потом начинал вполголоса распевать церковные молитвенные песни. Несколько раз, доведенный до отчаяния, я метался по комнате и выкрикивал ужасные проклятья, но никто из людей не слышал меня, а боги не обращали внимания на мои истошные вопли.
Тем временем рана моя заживала, и скоро поврежденная левая рука начала двигаться. Пальцы перестала сводить болезненная судорога, и я заново научился держать ложку и кружку. Обрадованный этим обстоятельством я воспрял духом и всячески старался вернуть руке былую подвижность. Нельзя сказать, что я совсем не думал о побеге. Долгие дни заточения убедили меня в том, что нарисованный моим больным воображением образ таинственного спасителя, который подобрал меня на поле боя и пытался выходить, никуда не годиться. Теперь я точно знал, что тот, кто засадил меня в темницу, вряд ли преследовал благородные цели. Не знаю, кто это был и зачем ему понадобился раненный заговорщик, но одно я решил точно - при первой же возможности я попытаюсь сбежать от своего безымянного благодетеля. Я думал, что однажды смогу выбрать подходящий момент, напасть на тюремщика и завладеть ключами от своей темницы. Словно понимая мое состояние дюжий слуга, который приносил мне еду, перестал заходить в комнату и стал просто просовывать миску в прямоугольную дыру, специально проделанную в двери. Несколько раз я пытался заманить его внутрь, отказываясь возвращать грязную посуду, но из этого ничего не вышло. Если я не отдавал миску, мне переставали приносить обед. Голодовка не входила в мои планы, поэтому мне пришлось смириться.
Все изменилось однажды утром. Я как раз успел доесть свою неизменную кашу, как вдруг в замке скрипнул ключ, и дверь широко распахнулась. Из темноты коридора сначала шагнул могучий воин, одетый во все черное, а следом за ним высокий юноша, которого из-за тусклого освещения комнаты мне сначала не удалось, как следует рассмотреть.
- Здравствуй, Тибон, - сказал он и от звука этого голоса я покрылся ледяным потом.
Судя по всему, ко мне в гости заглянул король Марон.
Наверно, если бы не черный гвардеец, который встал между нами я сразу бросился бы на него, но тягаться силой с великаном было бесполезно. Воин был на голову выше меня и раза в два шире в плечах.
- Вижу, ты окончательно поправился и теперь можешь ответить за все свои грехи перед богами и своим королем, - сказал Марон.
- Богов не трогай, - сказал я.
Черный воин ударил меня ногой с такой силой, что я отлетел назад, ударился спиной о стену и упал на пол, с трудом хватая ртом воздух.
- Ты говоришь с королем, червяк, - сказал гвардеец.
Наверно это был один из тех дворян, которые убивали моих спутников в тронном зале. Возможно, молния из его магического жезла в свое время поразила Ругона или меня.
Я хотел ответить ему, но от боли в груди и раненом плече не смог произнести ни слова.
- Я пришел сказать тебе, что завтра на рассвете мошенник и предатель Тибон будет заклеймен, - сказал Марон, - тебе на лбу выжгут раскаленным железом первую букву моего имени, а потом отпустят на свободу. Под страхом смертной казни жителям королевства запрещено помогать тебе. Никто не даст клейменному приюта, никто не протянет хлебной корки. Люди станут сторониться тебя и гнать от своего порога.
- Зачем, - наконец сумел выдавить я из себя, - зачем все это? Просто убей.
- Нет, - голос Марона был холоден, как лед, - я хочу, чтобы ты мучился. Я хочу, чтобы, скитаясь по лесам, словно дикий зверь, ты молил о смерти, чтобы однажды окончательно отчаявшись, ты лишил себя жизни.
- Зачем?
С большим трудом мне удалось подняться.
- Боги не любят самоубийц, и твой дух никогда не сможет подняться к сверкающим вершинам. Ты отправишься в преисподнюю и будешь гореть на одном костре со своим приятелем Ругоном.
Я попробовал сделать шаг вперед, но могучий воин заступил мне дорогу.
- Боги милостивы, - прохрипел я, - они спасли душу Ругона, спасут и мою.
- Они не узнают тебя, - сказал Марон, - я давно отобрал у тебя все имущество, а завтра заберу и твое лицо. Боги не смогут узнать своего любимчика Тибона в отвратительном уроде. Прощай.
Молодой король вышел из комнаты. Великан хмыкнул и последовал за ним. Уж не знаю, кто учил королевских гвардейцев разговаривать с заключенными, но