Читать интересную книгу Стеклодувы - Морье Дю

Нам подали обед, состоявший из супа и говядины, далеко не так хорошо приготовленный, как это обычно делалось у нас в доме, и хозяин, который подсел к нам поболтать, пожаловался, что после взятия Бастилии стало совершенно невозможно держать слуг: они каждую минуту ожидали, что их сделают господами, и поэтому не задерживались на одном месте дольше, чем на неделю.

– Пока депутаты находятся в Париже, я еще продержусь, не буду закрываться, – говорил он. – Но вот когда они разъедутся, – хозяин пожал плечами, – тогда это, наверное, уже не будет иметь смысла. Придется мне, верно, купить небольшое именьице в провинции и держать постоялый двор. В Париж сейчас никто не ездит. Жизнь слишком дорога, да и времена уж очень беспокойные.

Когда мы закончили есть, Мишель взглянул на потоки дождя, заливающие улицы, и покачал головой.

– Яркие огни Пале-Рояля могут подождать, – сказал он. – Если это и есть столица, то по мне уж лучше огонек нашей стекловарни в Шен-Бидо.

На следующее утро я поднялась рано и, заглянув в комнату Мишеля, увидела, что он еще спит. Я не стала его будить и оставила ему записку, объяснив, как добраться до Пале-Рояля. Я пошла туда одна, мне казалось, что будет лучше, если я сначала повидаюсь с Робером наедине и скажу ему, что вместе со мной приехал Мишель.

По утрам на улицах Парижа всегда бывает людно: женщины идут на рынок, рабочие спешат на работу. И теперь все было, как прежде: обычные толкотня и ругань, которые я помнила по прошлым визитам в Париж. Новостью было только присутствие национальных гвардейцев, они парами патрулировали улицы, придавая окружающей обстановке военный вид. Ну что же, по крайней мере, это защищало от грабителей.

В Пале-Рояле, когда я, наконец, туда добралась, царила унылая атмосфера нежилого места; она еще усугублялась из-за огромных размеров дворца. Все окна были закрыты ставнями, громадные ворота заперты. Открыты были только боковые калитки, через которые можно было войти в сады и торговые галереи. У калиток стояли часовые из национальных гвардейцев, но они пропустили меня, не задав ни одного вопроса, и мне подумалось, что от их присутствия здесь нет никакого толка.

Стояло раннее утро, да и время года совсем не подходило для прогулок, поэтому в садах не было обычной толпы. Но то ли здесь сказалось отсутствие герцога Орлеанского, который вместе со всем своим двором переселился в Лондон, то ли по той простой причине – как писал мне мой брат, – что дела в торговле шли из рук вон плохо, но только сам Пале-Рояль выглядел совершенно иначе, чем прежде. Галереи имели скучный неряшливый зимний вид, на каменных плитах переходов скопились лужи воды. Все это напоминало ярмарочную площадь после того, как закроется ярмарка. Окна и двери многих лавок были забиты досками и снабжены красноречивыми табличками "Продается", а в витринах тех, что еще функционировали, были выставлены товары, которые, должно быть, находились там целыми неделями, а то и месяцами. Все торговцы так или иначе отдавали дань времени: витрины были задрапированы трехцветными полотнищами, а среди безделушек, выставленных на продажу, самое почетное место занимали изображения Бастилии, изготовленные из самых разнообразных материалов, начиная воском и кончая шоколадом.

Добравшись до номера двести двадцать пять, я с болью в сердце, хотя и ожидая этого, увидела табличку "Продается", висящую на дверях. В витринах, хотя и не заколоченных, не было никаких признаков товара.

Какие печальные перемены по сравнению с тем временем восемь месяцев тому назад, когда, несмотря на беспорядки, в затянутых черным бархатом витринах было выставлено с полдюжины наиболее интересных и пользующихся спросом "произведений искусства" Робера, привлекающих взоры возможных покупателей. "Никогда не загромождай витрину! – говаривал Робер. Декорирование витрины – это такое же искусство, как и всякое другое. Один предмет, выставленный на витрине, привлекает внимание, заставляя предполагать, что в лавке имеются десятки таких же. Чем реже подвешены крючки, тем охотнее клюет рыба". А теперь там не было ничего, ни одной, даже самой скромной, кокарды.

Я позвонила, без особой надежды на то, что кто-нибудь ответит на звонок, потому что верхние комнаты казались такими же безжизненными, как и лавка внизу. Однако вскоре в доме послышались шаги, кто-то отодвинул засов, и дверь открылась.

– Прошу прощения, лавка закрыта. Чем я могу быть полезной?

ГОлос был тихий и мелодичный, вид настороженный. Передо мной стояла женщина, примерно такого же возраста, как Эдме, может быть, немного моложе, и, несомненно, красивая; ее испуганные глаза говорили о том, что меньше всего на свете она ожидала увидеть особу женского пола, одетую для утреннего визита.

– Могу я видеть мсье Бюссона? – спросила я.

Женщина покачала головой.

– Его здесь нет, – ответила она. – Он временно живет при лаборатории на улице Траверсьер, там в верхнем этаже есть жилые комнаты. Он, возможно, будет здесь сегодня утром, если вам угодно зайти попозже. Как о вас доложить?

Я уже готова была сказать, что я сестра мсье Бюссона, но что-то меня удержало.

– Несколько дней тому назад я получила от него письмо, – сказала я, – в котором он меня просил зайти и поговорить с ним по делу, если я буду в Париже. Я приехала только вчера вечером и пришла прямо из гостиницы.

Она по-прежнему смотрела на меня с подозрением, придерживая рукой дверь. Удивительно то, что эта женщина каким-то неуловимым образом напоминала мне Кэти. Она была немного выше и стройнее, но глаза у нее были такие же огромные, а вот цвет лица несколько смугловат; а волосы были распущены по плечам, совершенно так же, как носила Кэти, когда только что вышла замуж за моего брата.

– Простите за бесцеремонность, – сказала я, – но какое положение вы занимаете в этом доме? Вы консьержка?

– Нет, – сказала она. – Я его жена.

Она, должно быть, заметила, что я изменилась в лице. Я и сама это почувствовала, сердце у меня бешено колотилось, к щекам прилила кровь.

– Прошу прощения, – пробормотала я. – Он никогда не говорил о том, что снова женился.

– Снова? – Она приподняла брови и в первый раз улыбнулась. – Боюсь, что вы ошибаетесь, – сказала она мне. – Мсье Бюссон никогда до этого не был женат. Вы, должно быть, путаете его с братом, владельцем замка где-то между Ле-Маном и Анжером. Вот тот вдовец, насколько мне известно.

Здесь была какая-то путаница. Я была настолько изумлена, что мне стало даже немного нехорошо. Она, должно быть, это почувствовала, потому что пододвинула мне стул, и я села.

– Возможно, вы правы, – сказала я. – Братьев иногда путают.

Теперь, глядя на нее снизу, я увидела, какая прелестная у нее улыбка. Не такая откровенно приветливая, как у Кэти, но очень молодая и безыскусная.

– И давно вы поженились? – спросила я у нее.

– Около полутора месяцев, – ответила она. – Сказать по правде, это пока еще держится в секрете. Насколько я понимаю, в кругу семьи его женитьба может встретить возражения.

– Семьи?

– Да. В особенности может быть недоволен его брат, тот, у которого замок. Мой муж – его наследник, и семья хотела, чтобы он женился на женщине его круга. А я сирота, у меня нет никакого состояния. Среди аристократии такие вещи считаются непростительными, даже в наши дни.

Я начинала понемногу понимать, в чем дело. Робер снова принялся за старые штучки, снова фантазирует, выдумывает то, чего нет на самом деле. Совсем как раньше, когда он поступил в аркебузьеры или устраивал бал-маскарад в Шартре. Придется пустить в ход всю изобретательность, чтобы его обман не вышел наружу.

– Где вы встретились? – спросила я, осмелев от любопытства.

– В приюте для сирот в Севре, – сказала она. – Вы, может быть, знаете, там была большая стекольная мануфактура, только теперь она закрылась. К сожалению, мой муж в свое время потерял на этом много денег. Он встречался по делам с директором приюта – это было вскоре после падения Бастилии, – и они как-то договорились насчет меня. Вы понимаете, я, когда выросла, стала работать прислугой у директора и его жены. Одним словом, я приехала сюда, в лавку, и через несколько недель мы поженились.

Она опустила глаза и посмотрела на свое обручальное кольцо; рядом с ним было и второе: великолепный рубин, который стоил, должно быть, моему брату целого состояния, если, конечно, он его не украл.

– А вас не смущает, – спросила я, – что ваш муж почти вдвое старше вас?

– Напротив, – ответила она, – это значит, что у человека есть жизненный опыт.

На сей раз ее улыбка была еще прелестней. Я пожалела о Кэти, но брата едва ли можно было обвинять.

– Я не понимаю, как это он решается оставлять вас одну по ночам.

Она казалась удивленной.

– Но ведь ставни закрыты, а дверь на засове.

– Все равно… – Я махнула рукой, не закончив фразы.