Мы оставляем Катакомбы позади и въезжаем на более цивилизованную территорию. Сейчас на Уильямсон-стрит стало полно закусочных-фастфуд, перчаточных мастерских и ателье, магазинчиков, торгующих со скидкой. В более старых зданиях на верхних этажах все еще сдается жилье. У зданий поновее — стоянки для машин самых разных размеров и конфигураций. И наконец начинаются старые районы города: многоквартирные дома, постройки из вагонки, кирпичные здания лепятся друг к другу. Мы все еще очень далеко от пригорода с аккуратными домиками и лужайками.
Я снова закуриваю и обнаруживаю, что думаю о своей тени, этой ускользнувшей части моего детства, этом Гекльберри Финне в женском обличье, ушедшем бродить куда-то, отделившись от меня. Среди теней редко попадаются такие самостоятельные, как моя. Интересно, встречался ли когда-нибудь Джорди со своей тенью и какая она? Или, может, он даже не знает, что она у него есть. Большинство людей об этом не знают. Если они и вступают в контакт со своими тенями, то только во сне, и то не понимая этого.
Потом я вспоминаю, как они с Джилли подходят друг другу. Она вполне может быть его тенью. Я уже почти начинаю верить в это, но тут мы сворачиваем на улицу, где живет Холли, и я сбиваюсь с мысли.
— А вдруг Холли будет не в восторге от нашего визита? — говорит Джорди.
Я торможу на стоянке перед магазином. Не приходится сражаться за хорошее место в столь ранний час. Я смотрю на темные окна магазина. Окна квартиры наверху тоже темные.
— В восторге не в восторге, — говорю я, — но ей будет интересно обо всем этом узнать. Мы все-таки дружили в университете.
— Ладно, сейчас проверим, — говорит он.
Я выхожу из машины и направляюсь к двери. Джорди следует за мной. Я ощупываю рукой кирпичи на уровне верхней трети двери и отодвигаю фальшивый. В нише за ним — кнопка. Я пару раз нажимаю на нее, а потом снова задвигаю кирпич.
— Круто! — восхищается Джорди.
— Холли надоело, что покупатели звонят ей в квартиру в любое время дня и ночи, разыскивая книгу, которая срочно им нужна. Этот звонок — только для своих. А вот этот… — я показываю на кнопку чуть пониже фальшивого кирпича, — звонит только в магазине.
— Разумно, — хвалит Джорди. — Мало ли чего этим покупателям понадобится.
— Вон она идет, — говорю я.
Мы оба чуть отступаем, пока Холли открывает дверь настолько, чтобы разглядеть нас. Она босиком, в пушистом кораллово-красном махровом халате, который придерживает на шее одной рукой, растрепанная, заспанная. Она хлопает глазами за стеклами очков, рассматривая нас сквозь узкую щель.
— Кристи! — говорит она, удивленно переводя взгляд с меня на брата. — Джорди!
Джорди кивает:
— Привет, Холли.
— Сразу двое Риделлов — это к чему?
— К чему? — улыбаюсь я.
Она часто моргает, потом ежится от утренней прохлады:
— Вообще-то, у меня вертелась на языке какая-то шутка, но со сна я вряд ли вспомню. А кстати, который час?
— Скоро шесть.
— Ну и как вас сюда занесло?
— Поговорить надо, а твой телефон, кажется, не работает.
— Я его отключила. — Она испытующе смотрит на меня, глаза у нее больше не сонные. — Ну и что случилось?
— Это касается Бенни, — говорю я.
— Бенни? Нашего Бенни?
— С ним неприятность. Это связано с «Вордвудом».
Я не понимаю ее взгляда. Я пойму его чуть позже, после того как она расскажет мне о том, что произошло с ней накануне вечером. А сейчас она открывает дверь пошире и отступает.
— Заходите, — говорит она.
СаскияЕсли Кристиана и здесь, то мне ее не найти.
Сначала я падала в черную дыру — по ощущениям это походило на тот момент, когда я лишилась тела и угодила в телефонную сеть, настроив свое сознание на номер, который мне дала Кристиана в кафе. Это было всего лишь вчера вечером, а кажется, прошла целая жизнь.
Та черная дыра, казалось, подталкивала каждую молекулу моего существа к… к чему-то. Я не могла понять, куда меня влечет. В клетку, в капкан — туда, откуда не будет спасения. Оно проявляло себя как крошечный, невидимый водоворот, я понимала, что он не больше булавочной головки, но тянет за собой бесконечный шлейф из самого сердца черной дыры. Те осколки сверхновой способны были поглощать миллионы тонн материи в секунду. Если бы я поддалась им, меня немедленно затянуло бы в водоворот и я сгинула бы навсегда.
А эта дыра — полная противоположность той. Она не менее мощная, но в ней все частицы, составляющие то, что есть я, растащит в разные стороны. Если позволить затащить себя в нее, мне потом будет не собрать себя.
Может быть, на этот раз я уже в самом центре этой дыры. Возможно, я уже пропала.
Я не могу с этим смириться.
Я не смирюсь с этим!
Я делаю то же самое, что сделала в прошлый раз: ищу пульс, волну, энергию, движение, ритм, в который могла бы попасть. Что-то, на чем можно сосредоточиться и что вытащит меня отсюда, хотя это и не единственная причина, по которой мне необходимо сконцентрироваться. Да, мне надо выбраться отсюда, но я знаю также, что, только сконцентрировавшись на чем-то, я смогу сохранить свою целостность, так что я убью сразу двух зайцев.
Нет никаких признаков, по которым здесь можно было бы ориентироваться во времени, так что я понятия не имею, как давно затеряна в полной тьме, ищу выход и борюсь с силами, стремящимися разорвать мое «я» на кусочки. Может быть, выхода вообще нет. Может быть, именно так и выглядит смерть для таких, как я, — рожденных из пикселей и данных. Может быть, мне лучше перестать сопротивляться — просто отпустить себя и вернуться в безличность и анонимность, из которых извлек меня дух Вордвуда, прежде чем одарить физическим существованием.
Боли нет. Как я могу чувствовать боль, если тела у меня нет? Только мысленная паника, которая кажется даже ненастоящей, потому что не имеет никаких физических симптомов. Но сильное напряжение мало-помалу подтачивает мою волю к выживанию.
Я так устала!
Я уже совсем близка к тому, чтобы сдаться.
Но тут я слышу… хотя нет, что я говорю — слышу? — у меня же нет ушей. Я ничего не могу слышать. Я просто чувствую этот звук. Он длинный и узкий, как провод, пронизывающий темноту.
Он там.
Нет, вон там.
Нет, там!
Я бросаю весь сгусток мыслей, которым сейчас являюсь, к нему, обвиваю его, вцепляюсь в него.
И вдруг чувствую движение. Я понимаю, что здесь должен быть воздух, потому что без него не может быть звука. Волна монотонного гула давит на воздух, в нем образуется рябь, как на поверхности воды, и я просто следую за приливами и отливами. Я становлюсь одним из изменений, которые эта волна производит в атмосфере, я остаюсь с ней и тогда, когда она преобразуется в электрический сигнал, где напряжение меняется с теми же интервалами, с какими первоначальный гул покрывал воздух рябью. Я остаюсь частью гула и тогда, когда напряжение постепенно преобразуется в бинарные числа, в забавное мелькание «включено-выключено», в состояния, сменяющие друг друга так быстро, что невозможно отследить даже их цепочку, не то что отдельное звено.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});