Читать интересную книгу Жизнь способ употребления - Жорж Перек

За четыре года Леон Марсия прочел добрую тысячу книг и овладел шестью языками: английским, немецким, итальянским, испанским, русским и португальским; последний он выучил за одиннадцать дней, но не по оригиналу «Лузиад» Камоэнса, — который некогда штудировал Паганель, рассчитывая выучить испанский, — а по четвертому и последнему тому «Bibliotheca Lusitana» Диего Барбоза Машадо, найденному в коробке с книжками по десять сантимов у одного книготорговца из Лугано.

Чем больше он узнавал, тем больше ему хотелось узнать. Казалось, его увлеченность не знала границ, так же как не ведала предела его восприимчивость. Ему было достаточно прочесть что-либо один раз, чтобы запомнить это на всю жизнь, и он с одинаковой быстротой, одинаковой жадностью и одинаковой результативностью поглощал трактаты по греческой грамматике, труды по истории Польши, эпические поэмы в двадцати пяти песнях, учебники по фехтованию или садоводству, популярные романы и энциклопедические словари, причем — стоит признать — оказывая последним явное предпочтение.

В тысяча девятьсот двадцать седьмом году несколько пансионеров «Пфистерхофа», по инициативе самого мсье Пфистера, в складчину собрали для Марсия стипендию сроком на десять лет, позволявшую ему полностью отдаться изучению предмета, который он мог выбрать на свое усмотрение. Марсия, которому тогда было тридцать лет, почти четыре месяца колебался, выбирая между курсами Эренфельса, Шпенглера, Гилберта и Витгенштейна, затем, прослушав лекцию Панофски о греческой скульптуре, понял, что его истинное призвание — история искусств, тут же отправился в Лондон и поступил в Институт Курто. Спустя три года он сделал уже известное нам сенсационное открытие в области экспертизы произведений искусства.

Его здоровье по-прежнему оставалось слабым и вынуждало его почти все время проводить в своей комнате. Долгое время Марсия жил в гостиницах, сначала в Лондоне, затем в Вашингтоне и Нью-Йорке; он выезжал из них лишь для того, чтобы проверить ту или иную деталь в какой-нибудь библиотеке или музее: не покидая своей кровати или кресла, он формулировал все более глубокие и авторитетные заключения. Так, не считая прочих открытий, именно он доказал, что «Адриании» из Атри (более известные как «Ангелы Адриана») — не более чем фальсификация; именно он с уверенностью установил хронологию миниатюр Сэмюэла Купера, собранных в коллекции Фрика. Кстати, во время последнего изыскания он и познакомился со своей будущей женой: Клара Лихтенфельд, дочь польских евреев, эмигрировавших в Соединенные Штаты, в этом музее проходила стажировку. Через несколько недель они поженились, хотя она была на пятнадцать лет моложе, и решили переехать во Францию. Вскоре после прибытия в Париж, в тысяча девятьсот сорок шестом году, у них родился сын Давид и они переехали на улицу Симон-Крюбелье, где в помещении бывшей шорной мастерской мадам Марсия открыла антикварную лавку, к которой ее муж — как это не странно — никогда не проявлял ни малейшего интереса.

Леон Марсия — подобно еще нескольким жильцам дома — уже несколько недель не выходит из своей комнаты; он питается исключительно молоком, крекерами и печеньем с изюмом; он слушает радио, читает — или делает вид, что читает — старые журналы по искусству; один — «American Journal of Fine Arts» — лежит у него на коленях, два других — югославский журнал «Уметност» и «Burlington Magazine» — в ногах; на обложке «American Journal» с поразительной цветовой гаммой — золотой, красный, зеленый, индиго — воспроизведен великолепный старый американский эстамп: через ночную прерию, над которой неистовствует буря, локомотив с гигантской трубой, большими барочными фонарями и потрясающим путеочистителем тянет за собой сиреневые вагоны; искры сверкают, черный дым клубится и смешивается с темными сгустками туч, готовых разразиться ливнем. На обложке журнала «Уметност», который почти целиком закрывает «Burlington Magazine», — фотография работы венгерского скульптора Меглепетта Эгера: скрепленные между собой прямоугольные металлические пластины, образующие одиннадцатигранник.

Чаще всего Леон Марсия сидит молча и неподвижно, погрузившись в воспоминания: одно из них, восходя из глубин его феноменальной памяти, уже несколько дней неотвязно его преследует: это лекция «Наполеоновская мифология», которую прочел Жан Ришпен, приехавший в санаторий незадолго до своей смерти. Ришпен рассказал, что когда он был маленьким, раз в год перед ветеранами-инвалидами открывали могилу Наполеона и показывали забальзамированного императора — зрелище, вызывавшее скорее ужас, нежели восхищение, поскольку императорское лицо было зеленым и распухшим, из-за чего, кстати, ритуальный осмотр позднее отменили. Однако Ришпену довелось его увидеть, сидя на руках у двоюродного дедушки, который некогда служил в Африке и для которого могилу открыли по специальному распоряжению коменданта Дома Инвалидов.

Глава XL

Бомон, 4

Ванная комната с полом, выложенным большими квадратными плитами кремового цвета. На стене моющиеся обои в цветочек. Обстановка лишена декоративных элементов, если не считать маленький круглый столик — узорная чугунная ножка и мраморная в прожилках столешница, окантованная бронзовыми пролетами в стиле, отдаленно напоминающем ампир, — на котором стоит агрессивно уродливая в своем модернизме ультрафиолетовая лампа.

На деревянной вешалке висит зеленый сатиновый халат с вышитым на спине силуэтом кошки, а также символом карточной масти пики. По мнению Беатрис Брейдель, бабушкин пеньюар, — а хозяйке еще случается иногда им пользоваться, — некогда принадлежал американскому боксеру по прозвищу Кэт Спэйд, который встретился с бабушкой во время ее турне по Соединенным Штатам и даже стал ее любовником. Анна Брейдель совершенно не согласна с этой версией. В тридцатые годы действительно существовал чернокожий боксер по прозвищу Кэт Спэйд. Его карьера оказалась весьма непродолжительной. Победив в общевойсковом турнире по боксу в тысяча девятьсот двадцать девятом году, он ушел из армии в профессиональный спорт, но потерпел поражение от Джина Танни, Джека Дэлани и даже от Джека Демпси, хотя спортивная слава последнего уже клонилась к закату. После этого Кэт вернулся в армию. Сомнительно, что боксер мог вращаться в тех же кругах, что и Вера Орлова, но если бы они и встретились, то эта белая русская с укоренившимися предрассудками никогда бы не отдалась негру, будь он хоть каким превосходным тяжеловесом. Аргументация Анны Брейдель — совершенно иная, хотя и она основывается на многочисленных анекдотах об интимной жизни бабушки: халат мог быть действительно подарком одного из любовников, а именно преподавателя истории из Carson College в Нью-Йорке, Арнольда Флекснера, автора замечательной работы «Путешествия Тавернье и Шардена: образ Персии в европейской литературе от Скюдери до Монтескье», а также детективных романов, написанных под различными псевдонимами (Морти Роулендз, Кекс Камлот, Трим Джайнимьювич, Джеймс У. Лондон, Херви Эллиот) и приправленных если не эротическими, то уж во всяком случае откровенно либертинажными сценами: «Убийства в районе Пигаль», «Горячая ночь в Анкаре» и т. д. Они могли встретиться в Цинциннати, штат Огайо, куда Веру Орлову пригласили петь партию Блондины в «Die Entführung aus dem Serail». Вне зависимости от эротических ассоциаций — о которых Анна Брейдель упоминает лишь вскользь — кошка и пики напрямую отсылают, как ей кажется, к знаменитому роману Флекснера «Седьмой фаворит Саратоги»: это история карманника, промышлявшего на ипподромах и прозванного за ловкость и гибкость «Кошкой»; воришка оказался невольным участником полицейского расследования и сумел блестяще раскрыть преступление.

Мадам де Бомон даже не догадывается о существовании двух этих версий; сама она за всю жизнь не сказала ни слова о происхождении своего халата.

На бортике ванны — достаточно широком для того, чтобы служить подставкой, — несколько флаконов, гофрированная резиновая мочалка небесно-голубого цвета, косметичка в форме кошелька из розоватого пористого материала, стянутая плетеной тесьмой, и блестящая металлическая коробочка прямоугольной формы, в крышке которой проделана длинная щель, откуда выглядывает бумажная салфетка.

Перед ванной, на зеленом банном коврике, лежит на животе Анна Брейдель. На ней тонкая батистовая ночная рубашка, задранная до лопаток; на ягодицах в целлюлитных складках — валик электрического термо-вибромассажера приблизительно сорока сантиметров в диаметре, обернутый красной клеенчатой тканью.

Сестра Беатрис, младше ее на год, — высокая и стройная, сама Анна — низкорослая и оплывшая жиром. Постоянно переживая за свой вес, она назначает себе строжайшие диеты, которые не в силах соблюдать до конца, и прописывает себе всевозможные методы лечения, включая грязевые ванны и потогонные смеси, сауны с вениками и пилюли для похудания (анорексопатические), акупунктуру и гомеопатию, медицинбол и домашние тренажеры, спортивную ходьбу, батманы, эспандеры, параллельные брусья и прочие изнурительные меры, не говоря уже о разнообразных видах массажа с использованием рукавичек из конского волоса, сушеной тыквы, самшитовых шариков, специальных мыл, пемзы, квасцов, горечавки, женьшеня, огуречного сока, крупной соли. Процедура, которую Анна проделывает в настоящий момент, имеет по сравнению со всеми остальными явное преимущество: пациентка может параллельно заниматься чем-то еще; так, она использует эти ежедневные семидесятиминутные сеансы, — в течение которых электрический валик будет последовательно оказывать якобы благотворное действие на ее плечи, спину, бедра, ягодицы, ляжки и живот, — дабы подвести итог своей диете: она держит перед собой маленький дневник, озаглавленный «Полная таблица энергетической ценности самых распространенных пищевых продуктов», где позиции, выделенные специальным шрифтом, должны неукоснительно исключаться из рациона, и сравнивает их калорийность — цикорий 20, айва 70, пикша 80, говяжий филей 220, изюм 290, кокосовый орех 620 — с количеством калорий, потребленных накануне и занесенных в записную книжку, явно предназначенную исключительно для этой цели: