эти письма я получил два ответа.
В письме, датированном 2 июля 1970 года, Бенатов писал:
«Дорогой Василий Алексеевич! Спасибо большое за письмо от 20 июля. Рад, что картины прибыли в музей и всё так кончилось хорошо. Сожалею, что вовремя не сообщил Вам о перемене адреса моей дочери. С начала года она переехала на новую квартиру и живёт сейчас на улице Неждановой 2/14 кв. 48. По фамилии она Бесядовская, не Бессиодорская, как Вы пишете в письме. Надеюсь, что ей переслали по новому адресу Ваше письмо, иначе оно должно вернуться в Русский музей. Пишу дочери о Вашем письме со счётом для оплаты (перевод денег).[264]
По поводу рисунков Ф. А. Малявина, исполненных в Кремле в 20-е годы с В. И. Ленина, я особенно Вам не сумею дать много сведений. Купил я их в [19]43 году у моей бывшей жены З. Малявиной. Приносили эти рисунки и все другие, что Вы видели у меня в Париже, моей дочери, близнецы, от матери. Я очень сожалею, что она, бывшая жена, продала много ещё в Ницце после смерти отца. Часть уже в музеях России. Четыре рисунка-наброска были проданы с аукциона на юге Франции, и купил их Пикассо. Алпатов, историк искусства, видел их у художника. Был продан прекрасный рисунок в Париже с аукциона десяток лет тому назад. Выполнен и подкрашен синим жирным карандашом. Где теперь, не знаю. В. И. Ленина определённо нарисовал натура.
Рисунок «Ленин за письменным столом» я купил у торговки картин в Париже. К сожалению, рисунок этот пострадал. Был наклеен на картон и сильно пожелтел. Будьте добры, Василий Алексеевич, прислать Ваши статьи, как только выйдут в печать, буду очень рад прочитать. Всех благ и всего хорошего Вам желаю, надеюсь увидеть Вас скоро в Париже. Ваш Бенатов».
Наша переписка продолжалась ещё некоторое время, я получил ещё три – четыре письма, два – три поздравления с Новым годом. Однако интерес к друг другу затихал, пока я не получил последнего сообщения из Париже от семьи Леонардо Михайловича о его смерти 28 марта 1972 года[217].
Хотелось бы остановиться ещё на одной особенности жизни и характера Леонардо Михайловича.
Он был известен и почитаем среди художников, его современников. Крестьяне деревни, где он жил, его уважали за добрый характер и отзывчивость. Он помогал им в трудные годы, особенно в годы войны, и они платили ему уважением и любовью. Казалось, что он не только не только сдружился, слился с новой средой, но буквально врос в новую культуру, в чужую землю. Никто из его детей во Франции не знал ни одного слова по-русски. И тем не менее он постоянно тосковал по родине, по России. На протяжении не одного десятка лет он регулярно переписывался со своим другом и соучеником по ВХУТЕМАСу Сретенским, получая от последнего подробную информацию о художественной жизни Москвы, да и всей страны. Письма самого Бенатова к Сретенскому тоже рассказывали о художественной жизни Парижа, выставках, аукционах и т. д. Помимо писем шел между ними постоянный обмен выставочными каталогами.
Он жадно уловил случай, чтобы познакомиться и поговорить с каждым художником, приезжающим их Советского Союза, и страшно огорчался, когда ему это не удавалось.
В апреле 1961 года в Париже были Д. А. Шмаринов и С. В. Герасимов – наши знаменитые художники. Они приехали в Париж 15 апреля в субботу. «В понедельник утром я пошёл в отель, где они остановились. Вышел Д. А. Шмаринов, а потом подошел и С. В. Герасимов», – рассказывал мне Бенатов. Перекинулись несколькими словами, приезжие торопились, но обещали по возвращении из Ниццы встретиться и побывать в мастерской Бенатова. Он страстно желал показать им свои работы, буквально по пятам преследовал их, а они все ускользали. Однажды он встретил их у лифта дома, где его мастерская и где он живёт. Мелькнула надежда, но тут же он догадался, что наши художника шли ни к нему, а к Серебряковой, квартира который находилась этажом выше. «Тут же я им предложил после спуститься ко мне, но, как оказалось, со слов Герасимова, у них не хватало времени». Снова перекинулись несколькими словами и снова обещали встретиться. Но потом в телефонном разговоре Дементий Алексеевич сказал, что у них все расписано, и утра, и вечера, и встретиться они не смогут. Бенатов подробно и с горечью описывает все эти перипетии в письме к Сретенскому и заключает: «Но я думаю, за две недели пребывания у них мог бы найтись час времени для меня».
Тем не менее, в этом же письме он с осторожностью отзывается об иллюстрациях Шмаринова к «Преступлению и наказанию» Достоевского и о пейзажах Герасимова особенно о картине «Оттепель», в которой «столько правды, поэзии трогательной любви, что невольно нас очаровывало. Может быть, этот пейзаж был лучший вещью на выставке».
Бенатов мечтал о выставке своих работ в России, и В. А. Серов, будучи президентом Академии художеств, обещал ему это. Бенатов брал на себя все расходы по упаковке произведений, их транспортировке в оба конца, а также оплачивал страховку. Но, как известно, от обещания до его осуществления – дистанция огромного размера. В нескольких письмах к Сретенскому Леонардо Михайлович возвращается к этому вопросу, прося своего друга напомнить Серову о его обещание. «Единственное, о чем я думаю, это сделать выставку в Москве; в России любит художников, уважают. А здесь только одна спекуляция и никому нет фактически дела до искусства» (из письма к дочери). Тщетно, выставка не состоялась. Правда, из трёх произведений, подаренных Бенатовым Третьяковской галерее в 1960 году, две работы были показаны на выставке новых поступлений в 1962 году. Но даже и об этом, – что его картины были на выставке в Третьяковской галерее, – он с гордостью и восторгом пишет в краткой биографии.
Ностальгия не покидала Бенатова, и чем старше он становился, тем сильнее она его терзала. В одном из писем к Сретенскому он пишет: «Недавно у меня был В. А. Пушкарёв – директор Русского музея в Ленинграде, купил три холста и два рисунка, один из них – Ларионов мёртвый – рисунок жуткий. В. А. Пушкарёв хочет пригласить меня в Ленинград, пожить у него. Но я давно бы приехал, но без сопровождения не могу…».
Не приглашал я его – скудость моего существования не позволяла мне это сделать: в двух маленьких комнатах ютились пять человек и спали на раскладушках.
Не в осуждение я это пишу, а с просьбой к читателю понять истерзанная душу художника на чужбине и страстное желание хоть в мечтах подышать живительным воздухом Родины.
Какой восторг вызвали подарки, переданные ему из Москвы от Сретенского. «Мне передали твои подарки. Спасибо, большое спасибо, за вяземские и тульские пряники, я их не ел с тех пор, как уехал из России, за пасхальное яичко, за скатерть с русским орнаментом, за маленькую игрушку для Рюрика (он сейчас в солдатах), за пластинку «Ростовский звоны». От