Читать интересную книгу Изжитие демиургынизма - Павел Кочурин

Свое-то нутро прятал за оговорочками, а городскому жителю и при деревенской должности как уловить мужиково защитное лукавство. Скорее тут покорность видится. Оно и ладно.

Из разговоров с Николаем Петровичем понял, что бригадир его опереќдил, "доло-жился"-таки. Может и жаловался. Но объясняться уже не было смысла: поле-то убрано. Обмолвились о пустяках. Председатель посочувствовал вдовцу. Его горожане тоже вот разъехались. И непривычно в тиши.

От председателя пошел в свое Мохово тропками по-за селу, чтобы ни с кем не встречаться на улице. Хотелось побыть наедине с собой, сброќсит как груз с плеч, тоскли-вую дневную суету. Шагал размеренно, вгќлядываясь в не больно наторенную тропку. И как-то разом, будто кем подсказанная, навязчиво поплыла мысль: почему это давеча в по-ле, при разговоре с бригадиром, ему вспомнилась их ребячья озорная проделка над пьяннм мужиком?.. И вроде как в объяснение этого, словно комариќный писк над ухом, прозудил голос бригадира: "Надо в валки…" И эти его слова слились с высказом спасше-гося мужика: "Без колес домой приќеду…" Перед мысленным взором и предстали они оба: мокрый мужик на берегу Шелекши, стоявший возле своей лошадки, и безликий колхоз-ный бригадир на пожне возле комбайна. И тут же за спиной бригадира, двоќйником его, вырисовывалась фигура парня, их, мальчишек, атамана, носившего такую же вот кепочку набекрень, как и бригадир. И само собой подумалось: мы все теперь, как тогда мальчиш-ки, ходим под атаманами, своими демиургынами. Играем в неправдешную жизнь, детс-кую игру. И с большей опаской, чем мальчишки, боимся перечить неладу, и не переча, как и тот мужик, попав в беду, бросаем телегу, но скорее не во спасение-кормилицы, а самих себя.

За этими раздумьями вечного мужика, Божьего избранника, шагавќшего вроде бы и вольно по своей земле, возрождались и другие мысли, но уже о судьбе всего их деревен-ского мирского люда. Сколько же раз ты, Расеюшка, не нащупав своего брода, затягива-лась в омут, и рубила нещадно свои тягловые гужи, и оголенная выбиралась на родной берег. Пусть и без колес, но мы добираемся до дому…

И чего вот только тому же "простому мужику" не взбредет в голову, если он, как вот и солдат, попавший во вражеский "котел", начинает мало-мальски мозгой шевелить, своей и по-своему.

Все это в мыслях Дмитрия Даниловича взялось вроде как при потешќном споре то ли с самим собой, то ли с каким-то извечным, без имени, своим супостатом. И тут повто-рилась ходячая, известная всему миру, усмешливая пословица русского человека о самом себе: "Русский муќжик задним умом силен". И верно: все мы и всегда доподлинно знаем, как надо было поступить вчера. А вот о том, как лучше что-то не замедля сделать, при-мемся завтра кумекать. Чтобы поразмыслить сегодќня о сегодняшнем, нам надо, так выхо-дит, побывать в "котле", как солдату на войне. А так все сводится опять же к приживше-муся: "Что Бог даст". Вспомнились усмешливые говорения неунывающих стариков в де-душкином сарайчике-мастерской: "Нашего брата, если и загонят в тупик, то на нет-то ни-какой силе его не извести. Обмишурит он и в аду самого сатану, а в круглых дураках под конец не останется. Доќживет "до неминучей", а там главные вожди его и кликнут в по-мощники". Похоже к тому дело и клонится, шли мысли Дмитрия Даниловича. Коли ты, мужик, в немощи, то еще в большей немощи вся держава. А в ней, хилой, кому и над кем гегемонить, если главного лица, мужика, в ней не будет. Тут уж лукавому всем воротить… Ныне вроде бы о бедах державных начинают и в слух думать, и вот поговаривать. Ну а что до дела, тут нам еще надо погодить, ждать, когда сердце с рассудком объединятся. А так поехидничай, поусмехайся в тиши, как вот деды учили. Глядишь что-то из этого со временем и для дела сгодиться.

3

Дома никого не было, калитка заперта. Вошел в тихий, ожидавший его прихода дом. Ужин ждал в печке. Ничего видимого не изменилось. Только записка на столе вместо живого слова Анны… У художника тоќже темно в окнах…

"Ну да, лекция сегодня, — вспомнил Дмитрий Данилович. — О междунаќродном по-ложении, или что-то в этом роде. А после кино…" Обо всем этом досыта по телевизору насмотрелись, и о международном, и о текущем. Но вот тянет живое слово услышать. Но верного-то высказа ни там, ни тут, все равно не будет. Дум крестьянских никто не выс-кажет. Вроде запрет на то.

Вошел в другую половину пятистенка. Машинально повернул рычаг доќмашнего лектора. Как раз шла программа известий. Мир бурлил, клокоќтал. Битвы за что-то никому не понятное. Где-то привычный, как и в старь, разгул. Пули, кровь, дубинки, газы. Будто без этого слез у люда мало. Голод, безработица, отчаяние. Борьба на борьбе кого-то с кем-то. Это все "там". А у нас — благолепие!?. А чего бы делить-то единый Божий мир… Он един для всех. И жить бы в нем по правде, каждому у себя, без вражды и борьбы, и не мешать друг другу своим яканьем. У него вот, Дмитрия Даниловича, моховского крестья-нина, всеќго лишь заботы о Даниловом поле и о лесе. Другому его заботы не больно и ин-тересны. Каждый бы и живи своим делом. Но так выходит, борьба и тут. А кого вот и с кем — поди разберись. Вся беда в том, что кому-то хочется жить безо всяких забот, а за-ботник этому мешает. И у необремененного беззаботника возникает темная зависть, пусть и урезанному, но благополучию заботника.

А что вот и кто вынуждает нашу нынешную темную жизнь называть словом борь-ба. Тем самым, какая происходит там, вдалеке от нас, и что на твоей еще памяти было у самих. Не кровавая она у нас теперь, слава Богу, вроде бы и не классовая. И все же еже-часно против-ник перед тобой. И уже мнится, мерещиться, что ты в вечной вражде с ближним вместо мирства, усмотренного Творцом. А вот как понять и уловить глазом, где он, твой супротивник, по-нынешнему — враг. И не легко бывает душе от ожидаемой схватки с этим мнимым недругом. Он выдуман демиургынами для большего устрашения тебя… Но если поглубже вглядеться, то и верно, борьба идет. Как бы тянется все еще гражданская бойня брата с братом, соседа с соседом. Кому-то без этого и нельзя уже, свыкся. Блудным словом, вместо пули и штыка, и раним и убиваем друг друга. Но больней всего — это драка внутри сеќбя: добра и зла в себе же самом.

Своими такими вот, то ли мыслями, то чувством, Дмитрий Данилович и от-влекался от одиночества, порой захватывающего его.

Об Иване со Светланой думалось теперь тоже уже не так, как при Анне. Они по-шли в клуб, в кино останутся. Мать только похоронили, а уже веселье на уме. Не по-христиански. Старухи вот осудят… Но это, пожалуй, его уже старческое ворчание… По-вернул машинально, вроде бы в протесте себе, колесико телевизора. Первый вот вечер Дмитрий Данилович наедине с собой в своем доме. Весь мир как бы против него, отдель-ного человека и его покоя. И теќбе надо свыкаться с нависшей над тобой такой несвобод-ной свободой. Одолевать ее смирением души. Умирением себя, располовиненного, помы-слами о деле, которое тебе дано.

Открыл дверь большой комнаты на веранду. И так сидел, проглядывая обе полови-ны пятистенка. Светился телевизор. Из него, как из небытия шел голос, обращенный к одинокому человеку. В слушание этого неживого голоса, говорившего неизвестно с кем и для кого, была какая-то фальшь. А в самих словах — порочность, намеренный обман каждого по отдельности. Сердцем ничего не принималось и рассудком не проверяќлось. Как ты примешь и проверишь своим опытом этот, в руки не даюќщийся, одуряющий тебя призрак.

Когда-то они, бывало, всем домом: дедушка Данило, бабушка Анисья, он с Анной, Тамара с Настей, Иван, собирались по вечерам у топившейся лежанки, в полутьме мечта-ли о своем деле, горюя и радуясь, смеќясь и веря в себя, что все сладится. Жизнь их крепи-лась устоќем семейного лада. Далекие события, происходившие на земле, приниќмались че-рез свое житье, и оно как бы сливалось с общим, без приневоливания себя. Сейчас личная нескладица и призрачный далекий мир порознь. Трещина, всегда существовавшая между отдельным человеком и тем, что называется обществом разверзлась в пропасть. Это уви-делось яснее

при своем личном горе и гнете одиночества. Но и тут опять же смирала память… По вече-рам дедушка всегда сидел слева топившейся лежанки. Анна ближе к двери, бабушка Ани-сья за спиной дедушки. Сам Дмитрий — посредине, в глубине комнаты. Дочери и сын иг-рали на полоќвиках в отсветах огня из устья лежанки. И теперь он внушал себе: "Ну и лад-но, ну и хорошо, буду утешаться воспоминаниями".

Почти стемнело. С веранды шла прохлада. Он не хотел зажигать свеќта и выключать телевизор. Пусть мерцает это лунное потустороннего мира сияние и из него исходят не затрагивающие сердце голоса. Ты и "это" — два разных мира… Разговор в телевизоре смолк. Он не сразу заметил перемену. Привлекла музыка. Прислушался, вгляделся. Вверх, вниз ходили смычки в руках музыкантов. Человек на возвышение взма-хивал руками… Почувствовал, как лад звуков освобождает грудь. Выќводит из тоски, так и не унятой рассудком и воспоминаниями. Вроде бы ты еже и не один в доме. Существует, должен быть, еще какой-то мир, просторный и вольный. Неведомый и не видимый наяву, а только угадываемый. Его и надо искать праведному человеку. Музыка рождала чувства, схожие с теми, которые возникают, когда смотришь на картиќны Андрея Семеновича. Радовал голос воли и свободы стройных звуков. Этим звукам никто не мешал, они жили в неохватном пространстве. Поќпробуй, укроти их. Было в них и уверование в благодать судьбы кажќдого. И пробуждался зов к свершению чего-то решительного, сокрушаюќщее и растворяющего тьму и ее преграды. На экран телевизора он уже не смотрел. Весь обращен был в слух и думы. Сменялось одно другим в потоке мыслей, спорила и ободрялась душа. Вырисовывались в вообраќжении фантастические фигуры, вроде святочных ряженых. Они в веселии радовались бездумно тому, что живут. Это вроде как его минувшее детство… Но вот что-то начинало разрушать это напавшее было благостќное довольство. Брал верх иной настрой: просто жить нельзя, в таќком житье нечему радоваться. В бездумный восторг тревожными звукаќми труб и меди врываются губительные житейские страсти. Берет верх и властвует несуразное, безобразное от пресыщения волей. Дикие ужаќсы, скрежет, лязг железа, визг, вой… Такое не может быть вечно. И вот в этот разлад врывается глас вольного призыва к разуму. Это взыв Вышних сил. Они приводят к уравновешенности чувств и рассудка, к главенству добра. Поют нежно струны, отзываются колокольцы, как детские голоса. Ты, человек, сила твоя в отстраненности от безрассудства, разрушающем природу и самого тебя. На этом тебе и надо стоять, чтобы спастись.