Читать интересную книгу Русские поэты XX века: учебное пособие - В. Лосев

Концептуализм – явление конкретно-историческое; он был взыскан культурой на определенном этапе, выполнил свою миссию «могильщика» отживших смыслов и – утратил былую актуальность. Обращает на себя внимание, например, как далеко ушли от концептуализма начинавшие в русле этого течения С. Гандлевский и Т. Кибиров. В начале 90-х Гандлевский определил свой метод как «критический сентиментализм» – поэзия между высоким и ироническим стилями, самая сложная и – находящаяся в поисках гармонии.

В стихах Тимура Кибирова (р. 1955) сохранена ушедшая в небытие эпоха. Сохранена не только и не столько в логике истории, сколько в многообразии подробностей и деталей. Например, запахов – как во вступлении к поэме «Сквозь прощальные слезы»:

Пахнет дело мое керосином,Керосинкой, сторонкой родной,Пахнет «Шипром», как бритый мужчина,И как женщина, – «Красной Москвой»(Той, на крышечке с кисточкой), мылом,Банным мылом да банным листом,Общепитской подливкой, гарниром,Пахнет булочной там, за углом.Чуешь, чуешь, чем пахнет? – Я чую,Чую, Господи, нос не зажму —«Беломором», Сучаном, Вилюем,Домом отдыха в синем Крыму!

Местоимения «мое», «я», в отличие от старших концептуалистов, у Кибирова появляются не случайно, ибо эти запахи – одновременно и «набор» известных стереотипов, и личная история жизни:

Пахнет вываркой, стиркою, синькой,И на ВДНХ шашлыком,И глотком пертусина, и свинкой,И трофейным австрийским ковром.Свежеглаженым галстуком алым,Звонким штандыром на пустыре,И вокзалом, и актовым залом,И сиренью у нас на дворе.Чуешь, сволочь, чем пахнет? – Еще бы!Мне ли, местному, нос воротить? —Политурой, промасленной робой,Русским духом, едрить-колотить!Вкусным дымом пистонов, карбидом,Горем луковым и огурцом,Бигудями буфетчицы Лиды,Русским духом, и страхом, и мхом.Заскорузлой подмышкой мундира,И гостиницей в Йошкар-Оле,И соляркою, и комбижиромВ феврале на холодной заре,И антоновкой ближе к Калуге,И в моздокской степи анашой.Чуешь, сука, чем пахнет?! – и вьюгой,Ой, вьюгой, воркутинской пургой!Пахнет, Боже, сосновой смолою,Ближним боем да раной гнилой,Колбасой, колбасой, колбасою,Колбасой – все равно колбасой!Неподмытым общаговским блудом,И бензином в попутке ночной.Пахнет Родиной – чуешь ли? – чудом,Чудом, ладаном, Вестью Благой!

Едва ли последние две строки – лишь ироническое обобщение. Ирония, дидактика, эпичность и лиризм уживаются в поэзии Тимура Кибирова. И все это предстает как правило в форме открытого или скрытого (реже) цитирования (реминисценций), в аллюзивной форме. Его поэтика, пишет М. Айзенберг, слагается «из черепков прежних стилей».

И все же это – не механическое суммирование. Каждое культурное явление проходит стадии усвоения и освоения. На этапе усвоения более привычно удивление, возможно первоначальное неприятие, требуется время для привыкания. Этап освоения ассимилирует явление и снимает напряженность его восприятия. Самые простые примеры – языковые заимствования. Слово «какао», например, осваиваясь русским языком, приобрело в просторечии и в детской речи эпентезу «в»: «какаво».

В том же принципиальном направлении движется и процесс восприятия новых культурных феноменов; в нашем случае – феномена Пушкина.

Современная культура свидетельствует о том, что Пушкин становится все менее «парадно-выходным», все более естественным, «азбучным». «Пушкин существует как икона, но не как учебное пособие», – сожалел Сергей Довлатов. А Тимур Кибиров, кажется, уже давно этим «учебным пособием» пользуется, как букварем. Наверное, именно в последние десятилетия это и должно было произойти: с возвращением русской словесности из долгого путешествия по эпохам литературоцентризма в свои границы. Если поэт – «больше чем поэт», то и цитата, естественно, больше чем цитата (неприкосновенна, внушает священный трепет и т. п.). Именно в характере цитирования Кибировым (и другими современными поэтами) Пушкина (и других классиков) и проявляются существенные и органичные для нашего времени сдвиги.

Возможно, «осваивать» Пушкина помогал Кибирову изначально иронический (не господствующий у него) акцент. Ироническая задача оправдывала очевидное стилевое «снижение» и «манипулирование» цитатой:

Приедается все. Лишь тебе не дано приедаться!И чем меньше тебя в бытии, тем в сознанье все выше,тем в сознании граждан все вышеты вознесся главой непокорною – вышевсех столпов, выше флагов на башнях, и вышевсех курганов Малаховых, выше, о, вышекоммунизма заоблачных пиков…

(«Песнь о сервелате», 1986)

«Сниженность» прижилась, и в последние годы уже лишившись, как правило, игровой окраски, пушкинские слова становятся элементами, единицами словаря поэта, «лексемами». (И. Ир-теньев, отвечая автору статьи, говорил, что так именно и воспринимает цитируемое выражение – как единое слово.) С этим превращением меняется «грамматический статус» цитаты: она становится податливой, и с нею происходят в речи поэта процессы, сходные с процессами русификации иноязычного слова, с процессами формо– и словообразования, обретения новой синтаксической валентности. Такова, например, у Кибирова цитата-слово «куда ж нам плыть». В. Коркия в своей поэме «Сорок сороков» (1988) еще акцентирует внимание на генезисе формулы; Пушкин не называется, но о нем не рекомендуется и забывать: «…Куда ж нам плыть? / Скажи, пророк. Ответь, философ / (Поэтом можешь ты не быть) / – Не задавай чужих вопросов!». А Кибиров уже «присваивает» этот вопрос:

На свете счастье есть. А вот покоя с волейя что-то не встречал. Куда ж нам к черту плыть!

(«Куда ж нам плыть? Бодлер с неистовой Мариной…», 1999)

«К черту» – такая же эпентеза, помогающая освоить слово или выражение, как «в» в «какаво». Это, действительно, «меньше чем цитата», но и для оценки современного восприятия Пушкина, и для оценки развития современной поэзии такие примеры показательны. С одной стороны, только настоящее, истинно национальное в искусстве может пройти указанный путь от ощущения непривычной новизны до ощущения абсолютной естественности; с другой – только достойным преемникам классики дано уйти в равной мере от пиетета и от зубоскальства, по-настоящему о-своить ее достижения для творческой работы.

В не меньшей степени справедливо последнее по отношению к Сергею Гандлевскому (р. 1952). Выпускник филфака МГУ, входивший в 1970-е годы в поэтическую группу «Московское время» и бывший одним из лидеров клуба «Поэзия» в 1980-е, Гандлевс-кий вместе с Кибировым, Приговым и Рубинштейном выступал и печатался в концептуалистском объединении «Альманах»[15]. В раннем его творчестве чувствуется некоторое влияние старших концептуалистов. Не случайно именно Д. Пригову посвящено стихотворение «Отечество, предание, геройство…» (1983):

Отечество, предание, геройство —Бывало, раньше мчится скорый поезд —Пути разобраны по недосмотру.Похоже, катастрофа неизбежна,А там ведь люди. Входит пионер,Ступает на участок аварийный,Снимает красный галстук с тонкой шеиИ яркой тканью машет. МашинистВыглядывает из локомотиваИ понимает: что-то здесь не так.Умело рычаги перебирает —И катастрофа предупреждена.

Да ведь этот пионер, кажется, настоящий младший брат «Дяди Степы – милиционера»!

Или другой пример. Несется скорый.Пути разобраны по недосмотру.Похоже, катастрофа неизбежна.А там ведь люди. Стрелочник-старикВыходит на участок аварийный,Складным ножом себе вскрывает вены,Горячей кровью тряпку обагряетИ яркой тканью машет. МашинистВыглядывает из локомотиваИ понимает: что-то здесь не так.Умело рычаги перебирает —И катастрофа предупреждена.

Схематическая, мифическая катастрофа, действительно, предупреждена, но надвинулась другая, вполне реальная – духовная катастрофа (точно так же как у Пригова в заболтанной красоте мерещится уже что-то противоположное, зловещее…):

А в наше время, если едет поезд,Исправный путь лежит до горизонта.Условия на диво, знай, учисьИли работай, или совмещайРаботу с обучением заочным.Все изменилось. Вырос пионер.Слегка обрюзг, вполне остепенился,Начальником стал железнодорожным,На стрелочника старого орет,Грозится в ЛТП его упрятать.

Обращает на себя внимание пристрастие Гандлевского к традиционной форме стиха – независимо от жанра. И если в процитированной выше «железнодорожной истории» классический пятистопный ямб подается явно иронично, даже пародийно, то во многих случаях «классичность» Гандлевского выступает в прямом своем смысле, без кавычек. Чем далее от концептуалистского начала, тем очевиднее становится серьезность фигуры Гандлевского в сегодняшней русской поэзии, тем заметнее его стремление к норме, к строгости, ориентация на традицию. Эту ориентацию можно обозначить и более определенно: Мандельштам («Еще далеко мне до патриарха…»), Набоков («Я родился в год смерти Лолиты…»), Бродский («Вот когда человек средних лет, багровея, шнурки…»). Однако у Гандлевского, безусловно, собственный стиль, а может быть, и направление. Во всяком случае, сам поэт в статье «Разрешение от скорби» формулирует свои творческие принципы именно как манифест нового течения, которое называет «критическим сентиментализмом»: «Обретаясь между двух полярных стилей, он заимствует по мере надобности у своих решительных соседей, переиначивая крайности на свой лад: сбивая спеси праведной поэзии, окорачивая шабаш поэзии иронической. Этот способ поэтического мировосприятия драматичнее двух других, потому что эстетика его мало регламентирована, опереться не на что, кроме как на чувство, ум, вкус. Зато выбор, зато свобода и, в случае удачи, естественность поэтического высказывания»[16].