их туда. Сказать им, что у нас есть срочные новости.
— А мы? — Даже в профиль, устремив взгляд на извивающуюся дорогу, Уилл выглядит раздраженным.
— Может быть, к тому времени мы это сделаем, а если нет, то покажем им нашу явку, весь город выйдет за Кэмерон. Мы повсюду развесим ее фотографии, а потом ты встаешь и десять раз произносишь ее имя. Двадцать раз.
— Это не может быть так просто.
— Что еще у нас есть?
Он не отвечает. Долгое мгновение мимо проносятся виноградники, зеленые, золотые и темно-фиолетовые. Сумеречный свет подобен мягкому теплому животному, опускающему свое тело над круглыми желтыми холмами и живыми дубами.
— Я могу связаться с Греем, — пытаюсь я снова, — и со Стивом Гонсалесом тоже. Все дети в средней школе были травмированы. Это может помочь. Они могли бы чувствовать себя более активными и наделенными полномочиями. Мы не можем просто оставить их бороться с этими чувствами. Ты же знаешь, как это может быть плохо. Им нужно что-то делать.
— Я думаю, это стоит попробовать. Хотя Трою и Эмили может не понравиться такой ракурс.
К черту их, хочу я сказать, но умудряюсь этого не делать.
— Может быть, они одумаются.
* * *
Уже темно, когда Уилл высаживает меня у «Хорошей жизни». Мои ноги кажутся резиновыми от того, что я провела в машине большую часть дня, а пояс моих джинсов врезался в плоть моего все еще мягкого живота. Я решаю избавиться от своего беспокойства вместо того, чтобы отнести его на барный стул в «Паттерсон», и в тот момент, когда я это делаю, я чувствую себя вознагражденной. Ветер усиливается, как только я достигаю конца Лансинг-стрит, обдувая меня каждым наполненным солью порывом, смывая день.
На краю обрыва я смотрю вниз на пляж Биг-Ривер и сразу понимаю, что это декорации моего кошмара, в котором девушка бежит по водорослям и плавникам, преследуемая. Ночь облачная, и путь темный, но я вижу перед собой первые несколько земляных ступеней, ведущих вниз по рифленому песчаному берегу, и начинаю спускаться, не обращая внимания на маленькие предупреждающие вспышки. Я здесь в изоляции, если упаду или что похуже.
И все же я не останавливаюсь. Я знаю эту тропу, или мои мышцы знают, помня, как низко опускаться и нащупывать вдоль скалы опоры для рук, пучки травы, похожие на пригоршни волос. Последние несколько шагов были размыты, но я пробираюсь мимо предательских пятен на заднице, отталкиваясь руками, чтобы последние три фута упасть на влажный песок. Он поддается с мягким влажным звуком, и я ловлю равновесие, на мгновение чувствуя триумф. Затем: Как я снова встану на ноги?
Когда мои глаза привыкают, я вижу, что пляж пуст. Отлив оставил длинную рваную цепочку водорослей. Я чувствую влажный запах гниения, когда пробираюсь к кромке воды, песок кажется почти фосфоресцирующим во мраке, он рыхлый и кремовый под моими ботинками, когда я огибаю куски искривленного белого плавника. Когда я была девочкой, то всегда думала, что они похожи на человеческие кости, и я должна признать, что они все еще похожи.
Далеко за водой мачтовый фонарь ночного рыбака вспыхивает красным. Дальше отвечает другой свет… но именно так это выглядит отсюда. По правде говоря, лодки находятся по меньшей мере в миле друг от друга. Вероятно, ни один из них не знает другого. Они также не могут слышать друг друга, кроме как через свои УКВ-радиостанции, сквозь помехи.
— Ты там, внизу, в порядке? — кричит низкий мужской голос с вершины утеса.
Я вздрагиваю от неожиданности. Вверху его неуклюжий силуэт безлик, совершенно лишен контуров. Трудно не чувствовать себя загнанной в угол. Я бессмысленно смотрю вверх и вниз по пляжу, а затем кричу:
— Я в порядке.
— Ты выглядишь застрявшей.
— Нет, я в порядке, — кричу я в ответ фигуре.
Он не отвечает, просто неопределенно машет рукой, его тень распадается, а затем, к счастью, отступает. Когда я снова одна, я чувствую себя в большей безопасности, но все равно должна найти выход отсюда. Очевидно, что прыжок, который я совершила, спускаясь вниз, не работает для подъема. Чувствуя себя глупо из-за своего затруднительного положения, я расхаживаю взад и вперед вдоль стены утеса в поисках лучшего пути, но его нет. Никаких опор для рук или хорошо расположенных выемок. Поднялся ветер, и теперь я дрожу. Если мне придется спать здесь, внизу, я замерзну до смерти.
— Эй! — Голос раздается снова. Он вернулся.
Дерьмо.
— Осторожно, я бросаю веревку.
— 32-
Даже с веревкой подъем дается с трудом. Волокна грубые и на ощупь похожи на древесные щепки, они впиваются в мои ладони, когда я медленно пробираюсь вдоль скалы, ударяясь локтями и коленями. Мышцы моей спины сокращаются, а бедра начинают гореть. Интересно, почему это выглядит так просто в боевиках, и кто вообще этот парень, какой-нибудь благонамеренный сосед или прохожий, или настоящий злодей? И как, черт возьми, я оказалась здесь, позволяя незнакомцу удерживать вес моего тела, не имея никакого выбора, кроме как продолжать идти?
Когда я, наконец, достигаю вершины, он протягивает мне руку и тянет меня, задыхающуюся и полную адреналина, через неровный край обрыва на тропинку. Это Лето любви, парень-хиппи из Ротари-парка. Улица позади него пуста, витрины магазинов плоские и темные.
— Я помню тебя, — говорит он, бросая кусок веревки к ногам. — Знаешь, там внизу не слишком безопасно.
Я смотрю вверх и вниз на тропинку, на которой мы стоим, взвешивая свои варианты, если все пойдет плохо, а затем снова на его лицо и тело, пытаясь прочитать его. Он большой парень, достаточно большой, чтобы без труда сломать девушке шею пополам. Достаточно большой, чтобы утащить меня, если это то, к чему все идет.
— Я в порядке. Я знаю, что делаю. Тем не менее, спасибо.
— В прошлом месяце разбойная волна унесла парня прямо в море. Случилось в Дьявольском Панчбоуле. Они приходят из ниоткуда.
Его речь странная и отрывистая, предложения вырываются резкими маленькими фрагментами. Но он также не двинулся ко мне и не сказал ничего особенно угрожающего.