вилась в весе на четырнадцать килограммов. Ей вполне можно было поверить на слово, ибо, глядя на нее сверху вниз, легче было принять ее за бочку, чем за женщину.
Последней ролью, исполненной мною в Ливорно, была роль Риголетто, в которой я имел успех не только вокальный, но и актерский. Учитывая мою молодость и неопытность, успех этот был для меня в высшей степени значительным. В общем я оставил о себе в Ливорно надолго сохранившуюся память.
Тем временем молва обо мне распространилась. В сентябре я был приглашен в Пизу, в театр Политеама, где дебютировал в «Трубадуре», а затем пел в «Лючии», подтверждая этим многогранность своего дарования и расширяя артистический репертуар. Многие приезжали в Пизу из Ливорно, чтобы послушать меня снова. В частности, Гаэтани не пропускал почти ни одного представления. Мы проводили вместе чудесные часы, беседуя об искусстве и театре, прогуливаясь по набережным Арно, любуясь пылающими сентябрьскими закатами. Я жил тогда в доме у тети и дяди, Инессы и Лелио Титта. Лелио был мастером по ковке железа, достойным учеником моего отца, и очень хорошо разбирался как в музыке, так и в искусстве вообще. Я провел около месяца в этом скромном семействе, окруженный самым заботливым вниманием. Родные гордились племянником и нисколько этого не скрывали, особенно когда могли появиться где-нибудь вместе с ним.
В конце сентября я вернулся в Рим, где провел несколько дней дома. Хотя заработки мои были в то время еще очень ограниченны, я всегда находил возможность посылать что-нибудь матери. Отец болезненно переживал отсутствие мое и моего брата. Чтобы как-нибудь оправдать свой отход от семьи, он объяснял его тем, что дом покинули сыновья. Разногласия между ним и мамой обострились до того, что жизнь стала невыносимой. Между ними установились невозможные взаимоотношения, и бедная мама должна была терпеть всю горечь подобного существования. Я уговаривал ее мириться с создавшейся ситуацией и уверял, что ни в моей помощи, ни в моей любви недостатка у нее никогда не будет.
Глава 10. В КАЛАБРИИ И СИЦИЛИИ С КАВАЛЛАРО
Встреча с другом. Из Катанцаро в Катанию. Саверио Руссуманно и его жена. В пещере рыбаков. Необыкновенное гала-представление. Эпизод с Персии. Дон Пеппино проектирует вечер в честь английской эскадры, но.. я сказываюсь охрипшим и претендую на сто лир, чтобы выздороветь. Разрываю с Кавалларо. Договор с Салерно
Наиболее значительным этапом в начале моей карьеры я считаю период, проведенный мной в труппе Кавалларо. В том году, работая в театрах южной Италии, мне удалось довести свой репертуар до десяти опер, которые, по существу, стали тем трамплином, откуда я, приобретя сценический опыт и безукоризненное знание своих партий, устремился полным ходом и даже, можно сказать, полетел на сцены самых больших театров мира. Мы начали турне в Катанцаро.
Театр Комунале довольно большой и на сцене его выступали весьма известные артисты. Сразу по приезде я встретил старого друга нашей семьи, Анджиолино Бенчини, которого знал еще в Риме, когда работал в мастерской отца. Он стал известным арендатором и подрядчиком по общественным работам. Этому Анджиолино, которого все звали таким ласковым уменьшительным именем, хотя он по силе и сложению являлся настоящим Геркулесом, было тогда тридцать лет. Вместе с подрядчиком Росселини он принимал участие в постройке туннеля на железнодорожном пути. Честный, щедрый, умный, беспредельно симпатичный, он занимал в городе выдающееся положение как общественное, так и экономическое, и представлял собой в этом калабрийском обществе личность, как принято говорить теперь, «первого плана». Прочтя мою фамилию в списке артистов труппы, он тотчас пришел за мной в театр и все время, пока я оставался в Катанцаро, был для меня ощутимой моральной поддержкой. Он постарался тотчас же познакомить меня с представителями власти, с наиболее видными из местных жителей, с кругом своих друзей и специалистами, работавшими в его обширных предприятиях, создавая таким образом вокруг меня атмосферу заинтересованности и расположения.
Я дебютировал в «Силе судьбы». Партию Элеоноры пела Эстер Адеберто, сопрано с богатейшим голосом, высокая брюнетка с пышными черными волосами, окруженная многими поклонниками. Партию Альваро с подлинным артистическим блеском исполнял испанский тенор Эмануэле Исквиердо, тот самый, который устроил мне прослушивание в присутствии Кавалларо и содействовал заключению со мной контракта. Мы с ним стали добрыми друзьями и были неразлучны в течение всего сезона. Кавалларо совсем захлопотался в подготовке дебюта своей труппы. Неизменно присутствуя на репетициях, входя во все подробности постановки, он выполнял обязанности режиссера-постановщика. Что касается моего личного успеха, то он придавал ему огромное значение отчасти, может быть, потому, что безудержно расхвалил мой голос абонентам театра, отчасти же потому, что я был самым молодым из артистов его труппы. Первое представление прошло для меня, да и для всех участвующих, с большим успехом. Единодушны были поздравления завсегдатаев театра Комунале, и Кавалларо принимал их с восторгом и гордостью. Когда опера кончилась, он в полном энтузиазме вбежал ко мне в уборную, и, хлопнув меня по плечу, закричал на сицилийском диалекте: «Ну и ну! Что за мы! Дон Пеппино никогда не ошибается!» И подвернувшийся тут же суфлер-сицилиец, видавшая виды старая театральная крыса, также сказал мне: «Доволен? Это, мальчик, ус-пе-хи-ще!» Был ли я доволен? Об этом и говорить нечего. Голос мой, кстати, признали все без исключения и пожелали это подчеркнуть, потребовав в конце спектакля, чтобы я вышел к рампе один. Бенчини, присутствовавший на представлении со всей семьей, зашел ко мне сияющий и пригласил меня к себе на завтра к обеду. Я чувствовал себя как бы окруженным заботой. Местная пресса, рецензируя спектакль, высказалась с большой похвалой о Кавалларо, сумевшем собрать ансамбль великолепных артистов, среди которых упоминалось и мое имя, как имя певца исключительного, которому предстоит самая блестящая будущность. Кавалларо, ни минуты не колеблясь, стал следить за каждым моим шагом. Оставаясь в тени, он, так же как и Бенчини, старался играть в моей жизни роль некоего «спасительного провидения».
Каждый вечер до начала спектакля он приходил ко мне в уборную, чтобы выпустить меня на сцену с добрыми пожеланиями. Присутствовал он на спектакле всегда в конце партера, иногда сидя, иногда стоя в местах за креслами. Когда публика аплодировала, он торжествующе оглядывался по сторонам, раздавая улыбки, одобрительно жестикулируя и кивая головой, как будто аплодисменты относились к нему. Обращая затем взоры на меня, поющего на сцене, и описывая правой рукой два или три завитка, как бы рисующих над моей головой некий ореол, он восклицал настолько громко, что все его слышали: «Ну и ну, вот так феномен!» Это было в его устах выражением наивысшей похвалы. «Если будешь слушаться дона Пеппино, — твердил он мне постоянно, — станешь самым великим баритоном нашего времени».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});