– Прикольно, – произнес он по-русски, – а нет ли у тебя еще чего попить?
– На каком языке ты говоришь? – спросил вепс. – Ты ведь не бепся, не тягалажет.[44]
Паша хмыкнул и ответил по-вепсски:
– Дурак ты, Порки!
– Кто ты? Откуда?
– Опять в НКВД играешь? – пленник вновь перешел на непонятный вепсу язык.
Порки, услышав имя древнего бога, спросил с интересом:
– Что за бог этот твой Энкаведе?
Хмель в голове Павла разошелся и немного взбодрил.
– Энкаведе, – ехидно передразнил он вепса, делая ударение на последний слог. И вдруг, резко став серьезным, пригрозил: – Не поминай имя бога всуе!
– Что? – не понял Порки.
– Не буди лихо, – Паша опять икнул, – пока оно тихо!
Хряки, издав прощальный хрюк, успокоились и улеглись, больше не мешая людям говорить о высоком.
– Чей это бог? – не унимался вепс, заинтригованный неведомым представителем неизвестного пантеона.
Паша, почувствовав прилив сил, сел, поднявшись без труда.
– Надо же, не болит, – сказал он по-русски, ощупывая себя, и тут, вспомнив о вопросе Порки, ответил по-вепски: – НКВД – великий и кровожадный бог москалей!
– Бог войны?
– Хуже! Это злой бог мести… я тебе сейчас расскажу.
Тут Павел как-то незаметно для себя перешел на русский, ибо его вепсского словарного запаса все равно бы не хватило.
– Слушай, деревенщина необразованная, сейчас я тебя просвещу….
Его монолог длился не менее десяти минут. Паша во всех красках пытался объяснить озадаченному вепсу историческое значение в судьбах москальского народа бога НКВД. Вепс слушал, как завороженный, и не перебивал. Павел поведал ему обо всех сложностях и перипетиях в жизни товарища Берии – главного жреца бога НКВД. Упомянул и основателя культа этого бога – товарища Сталина. Рассказал и о тех жертвах, что приносили жрецы на алтарь этого кровожадного бога.
Вепс слушал и не понимал, но часто вылетавшее из уст пленника имя бога заставляло его внимать рассказу с некоторым трепетом. Порки очень уважал богов, особенно древних. А жесты, которыми пленник сопровождал свое повествование, только усиливали его впечатления. Он пытался вспомнить, от кого он мог слышать имя Энкаведе. Он много общался со словенами – у них нет такого бога. Он ездил в борг к варягам, возил им дань, но и там не слышал об этом боге. И это укрепило его в вере, что пленник не их рода-племени, не бепся, а значит, он обманул его двоюродного брата, обманул всех! Хитростью вошел в доверие и захватил власть в медвежьем роде. Его власть – власть Порки.
– Хватит! – прорычал вепс. – Замолчи! Нам не нужны чужие боги. У нас есть наш Юмал, только он властен над бепся!
Оборвав свой экскурс в историю, Павел на секунду умолк.
– Дурак, ты, Порки, – спокойно произнес он по-вепсски.
Порки резко поднялся.
– Не хочешь говорить, кто ты – и не надо! Я знаю, что ты не бепся – и этого достаточно. Завтра я пошлю к старейшинам, и весь наш род… все люди узнают о твоем обмане.
– Ой, напугал, – икнув, ответил пленник.
– Тебя отведут в лес, привяжут к дереву, – продолжил свои угрозы Порки, – ты станешь отличной жертвой для нашего медведя.
Порки развернулся и сделал шаг в сторону двери.
– Учил бы ты москальский, – бросил ему в спину Павел, – может, понял бы чего в жизни… но уже поздно. Скоро придут наши воины, и наступит вам великий Пипец!
Сказав это, пленник блаженно прикрыл глаза и завалился спиной на солому. Порки, пнув дверь ногой, вышел. Последнее, что услышал Павел – это звук опускающегося засова и посапывание хряков за перегородкой. «Экзамен окончен – всем по двойке, а тебе, красавчик, – кол!» – что это была за шальная мысль, Паша и сам не понял, – он крепко уснул.
Ему опять приснилась Улла, хотя он чертовски хотел увидеть во сне свою Настеньку, лицо которой уже начал забывать. Он хотел приблизиться к ней, а она ускользала… Он протягивал руку, а там пустота… он чувствовал на губах ее поцелуй, но во сне открывал глаза и опять Улла. Улла? Ну, что за жизнь?
Глава двенадцатая
За други своя
Мертвым – земля, а живым – время.
Вадим очнулся от топота и криков десятков людей. Он дернул головой и открыл глаза – свет факелов сразу ослепил. Он приподнялся на локтях и ощупал лоб. Прилетевшая откуда ни возьмись дубина содрала кожу на голове и набила приличную шишку.
– Вашу мать! – выругался десятник, дико озираясь по сторонам.
Первым он узнал Юски. Тот отдал свой факел соседу, нагнулся к Вадиму и спросил:
– Жив?
– Жить буду, – подтвердил Вадим.
Юски помог ему подняться.
– А где Паша? – спросил Вадим, растерянно оглядывая поле боя.
– Уже ищем, – заверил его Юски, – ищем…
И тут Вадим заметил Елену Константиновну. Она лежала на боку, зажав руками живот.
– Жива? – с надеждой в голосе спросил Вадим.
Стоявший рядом белокурый вепс отрицательно покачал головой.
– Суки! Ироды! – по-русски воскликнул Вадим. – Убью гадов!
Голова внезапно закружилась, к горлу подступил тошнотворный комок.
– Воды дайте, – попросил он.
Кто-то протянул ему кожаную флягу. Вадим выпил половину, а остатки вылил себе на голову. Немного полегчало.
– Кто это мог быть? – громко спросил Вадим по-словенски. Он знал, что многие вепсы понимают язык новгородцев.
– Кажется, это наши, – неуверенно ответил белокурый.
– Наши должны все по домам сидеть! – огрызнулся Вадим.
– Эти не из нашего городища, – ответил Юски.
Белокурый, склонившись к одному из тел, воскликнул:
– Так это же Корти!
– Что еще за Корти? – вопросил новгородский десятник.
– Корти из Кангаша, – ответствовал белокурый, – ой, он дышит.
К Вадиму подошел Валуй с двумя новгородцами.
– Мы проверили следы, – начал он доклад десятнику, – ушли четверо, трое несли что-то тяжелое.
– Пашу?
– Похоже, они забрали его с собой, – предположил Валуй.
– Суки! – Вадим потрогал разбитую губу и, сплюнув кровь, спросил: – Ну, что там этот ваш Корти, очухался?
– Да, вот только у него ятреба лопнула, – ответил белокурый вепс, возившийся над телом конгашца.
– Валуй! – позвал десятник. – Давай этих татей к поселку, только за ворота не сметь их заносить… а этого, – он указал на Корти, – под замок… завтра спросим с него за все.
– А если они Пашу убьют? – тревожно спросил Юски.
– Хотели бы убить, прямо тут бы убили, – зло ответил Вадим, – нет, – он мотнул головой, – тут кто-то что-то другое замыслил.
Вепсы тем временем привели в чувство пленного кангашца, и к тому мгновенно вернулась боль в разбитой мошонке. Он дико взвыл, когда его попытались поднять, и что-то быстро закричал, поминая Юмала, родной Кангаш и понося имя Порки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});