— И мог бы человек исправиться, — проговорил он, — да не хочет… Гадали о предании его смерти, но жребием то не показано. Не должно посягать на его жизнь без основательной причины. Скажите ему: «Друг Чжамуха, помнишь ли ты, как некогда загнал меня в Цзереново ущелье и навел тогда на меня ужас? Ты тогда несправедливо и коварно поднял брань, в связи с угоном табунов, между Джучи-Дармалой и Тайчаром. Ты напал, и мы бились в урочище Далан-бальчжиут… А теперь не хочешь принять ни предложенной тебе дружбы, ни пощады твоей жизни. В таком случае да позволено будет тебе умереть без пролития крови…» Но не бросайте на позорище его праха, а с подобающей почестью предайте погребению.
И стало так. Монгольский анти-Цезарь, человек, в какой-то момент поколебавший власть Чингисхана, был погребен по-царски на холме, чтобы, как утверждают алтайские шаманы, с его вершины зорко следить за потомством своего победителя и оберегать его.
Так гласят источники той поры.
Народное же предание столь меланхоличной развязкой не удовлетворилось и предложило финал более драматичный. Рассказывают, будто Чингисхан, не решившись убить экс-побратима собственноручно, поручил заняться этим своему племяннику Элжидаю-нойону, и будто бы тот подверг несчастного жуткой казни. «Говорят, что он приказал Чжамуху четвертовать, и якобы тот заявил, что он сам поступил бы так со своими врагами, когда бы судьба отдала их ему в руки. Торопя экзекуцию, он сам подставлял свои члены палачам».
Май 1206 года
Провозглашение царства монгольского
Назначения и объявление благодарности за службу
За вычетом нескольких «диссидентских» окраинных территорий Чингисхан держал в своих руках всю Монголию. Весной 1206 года им был созван большой курултай, то есть всемонгольское собрание. На нем племена вновь подтвердили его право на власть.
Вече состоялось в верховьях Онона. Чингисхан водрузил Белый стяг, бунчук из девяти конских хвостов, знамя своей империи, и заставил племена вторично провозгласить его, Темучжина, ханом. Это волеизъявление народа благословил шаман Кокочу, или, как он именовал себя сам, Теб-Тенгри, сиречь «Небеснейший». Власть Чингисхана, действительно, отвечала воле Небес: именно Вечное Синее Небо, высшее божество древних тюрок и монголов, назначило нового государя своим представителем на земле. Титул «Чингис» так и звучит: Хан волею Вечного Неба.
Это «освящение» явилось прелюдией к ряду продвижений по службе высших военных чиновников и объявления благодарности за службу. И тут Чингисовы герои, как явствует из монгольского эпоса, вступили в «благородное» состязание. Так, Шиги-хутуху, найденыш, усыновленный «матушкой Оэлун», боясь, что Чингисхан оценит его ниже, чем Мухали и Боорчу, решил напомнить ему о своей преданности:
— Больше кого они (другие нойоны. — Е. С.) потрудились? А у меня разве не хватает заслуг для снискания милости? Разве я чем-либо не довольно трудился?.. С колыбели я взрастал у высокого порога твоего до тех пор, пока бородой не покрылся подбородок, и никогда, кажется, я не мыслил инако с тобой. С той поры еще, когда я пускал в штаны, состоял я у златого порога твоего, рос, пока рот не закрыли усы, и никогда, кажется, не тяготился трудами… Итак, какую же награду пожалуешь ты мне?
Чингисхан ответил:
— Не шестой ли брат ты мне? Получай же в удел долю младших братьев. И с помощью Вечного Синего Неба будем вместе преобразовывать всенародное государство. Будь оком смотрения моего и ухом слышания моего! Произведи распределение населения государства… Никто да не посмеет переиначивать твое определение.
Шиги-хутуху получил должность верховного судьи.
— Искореняй воровство, — наставлял Чингисхан, — уничтожай обман во всех пределах государства. Повинных смерти предавай смерти. Повинных наказанию или штрафу наказывай…
Свои решения Шиги-хутуху был обязан фиксировать в «Синей росписи» («синим письмом на белой бумаге»), и эти знаменитые «связанные книги» составили законодательный свод и одновременно, как выразился исследователь М. Пеллио, «Монгольский Озье».[39]
— Да не подлежит, — диктовал свою волю сын Есугая-баатура, — изменению то, что узаконено мною по представлении Шиги-хутуху и заключено в связанных книгах. Всякий виновный в таковых изменениях да подлежит ответственности…
Чингисхан в самых благородных выражениях возблагодарил «папашу» Мунлика, спасшего его от кераитской западни, когда он, Темучжин, едва не угодил в «красные угли, в пучину кипящей воды».
А благодаря Боорчу… Чингисхан, не скупясь на похвалы, перечислил все случаи, когда Боорчу явил исключительную преданность, начиная со знаменитой охоты на конокрадов, о которой мы рассказали в начале этой истории. Он напомнил о том дне, когда Боорчу, еще подросток, побуждаемый внезапным сочувствием к Темучжину, оставил все, чтобы пойти с ним:
— Ты повстречался мне на дороге после трехдневного преследования уведших у нас восемь соловых меринов. Ты заявил тогда: «Я поеду в товарищах, ты ведь и так намучился один». И, не сказавши даже отцу, ты спрятал в степи свои подойники… и, оставив табун, поспешил со мной. И еще. Ночевали мы в Далан-нэмургесе, стоя против татар. День и ночь лил дождь. И вот ночью, чтобы дать мне уснуть, ты, прикрывая меня своим плащом, как вкопанный простоял до утра… Это ли не доказательство твоего рыцарства? Боорчу с Мухали так и влекли меня вперед, лишь только я склонялся к правому делу, так и тянули меня назад, когда я упорствовал в несправедливости своей. Это они привели меня к нынешнему сану моему.
Сказав это, Чингисхан посадил их на место, возвышавшееся над другими.
Не довольствуясь этим простым и величественным рассказом, народная молва прибавила к нему немало романтических подробностей, которые в XVIII веке собрал историк Саган Сэцэн, кстати, настоящий чингисханид.
При раздаче наград на великом хурале 1206 года Чингисхан поначалу якобы притворно забыл Боорчу. Вечером царица Борте, упрекая за это мужа, сказала:
— Разве он не служил тебе верой и правдой? Или не был он твоим другом с юных лет и преданным спутником в трудные дни?
— Я сделал вид, что запамятовал о нем лишь затем, чтобы ввести в заблуждение его завистников, и я знаю, что даже теперь, когда Боорчу, возможно, считает себя забытым, он все равно не скажет обо мне ни одного дурного слова, — ответил тот и послал послушать, что говорили в юрте Боорчу. А там жена воина жаловалась на ханскую неблагодарность. Муж отвечал:
— Не за благодарность служу я хану. Даже если он посадит меня на хлеб и воду, я все равно буду ему служить всеми своими силами. Да пребудет в веках золотой дом хана! Иного мне не требуется.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});