Она не знала пощады, его Холли.
— Неужели убийство, совершенное вашим отцом, Менее тяжкое преступление, чем неверность его супруги? Однако за отцом вы ухаживаете, словно за беспомощным калекой, но отказываетесь почтить память матери даже скромными цветами. Лишь холодные камни отмечают место, где она нашла успокоение.
Остин, подойдя к Холли, схватил ее за плечи, привлекая к себе.
— Эти камни все до одного положены моими руками!
В ее фиалковых глазах вспыхнуло чувство, превзошедшее по силе его собственное. Вместо того чтобы обмякнуть в сильных руках Остина, Холли бесстрашно посмотрела ему прямо в глаза. В ее полном ярости взгляде не было ни тени испуга. Остин не смог бы выразить, насколько обрадовался этому.
— Как это мило с вашей стороны, — тихо произнесла она, но прозвучавшее в ее голосе обвинение словно кинжалом полоснуло Остина по сердцу. — Скажите, неужели вы действительно так ненавидели мать?
— Я обожал ее!
Эти слова, двадцать лет сдерживаемые где-то в самой глубине, наконец вырвались из груди. Опустив взгляд на губы Холли, внезапно ставшие такими мягкими, такими манящими, Остин прошептал:
— Я обожал ее…
Холли была готова выдержать еще одну вспышку ярости, но безумная тоска в глазах Остина сломила ее. Ей захотелось раствориться в его объятиях. Нежно прижать его голову к своей груди и…
Вдруг потрясенная Холли вспомнила, что голова Остина встретит не нежную упругость ее груди, а грубые жесткие повязки. Ужаснувшись этой мысли, она уперлась руками ему в грудь. Одно долгое мгновение казалось, что Остин не выпустит ее, но затем он покорно уронил руки.
Холли поспешно отступила от него, опасаясь стать жертвой другого, еще более опасного желания.
— Значит, ваша мать не была той блудницей, какой ее представил ваш отец?
На нахмурившемся лице Остина отразились противоречивые чувства.
— Да, она была красавица, но в то же время очень скромная и благочестивая. После моего рождения мать больше не могла иметь детей, и всю свою любовь, всю свою нежность она сосредоточила на мне — ее единственном ребенке, единственном наследнике отца. Она научила меня грамоте, приучила меня к мысли, что я должен стать настоящим рыцарем, достойным владетелем этих земель. Она научила меня молиться. — Его глаза скрылись под густыми черными ресницами. — После того как она умерла, я ни разу не молился.
Подобрав с земли шаль, Холли зябко закуталась в нее.
— Тогда, наверное, сейчас вам самое время помолиться.
Она повернулась, собираясь оставить Остина наедине со своими воспоминаниями.
— Холли!
Она остановилась.
— Да, сэр?
Остин покачал головой, и при виде неподдельного удивления, которым было проникнуто это движение, у Холли сжалось сердце.
— Глядя на тебя, мне хочется снова вверить свое сердце в заботливые женские руки.
Холли испугалась, что любой ответ на это признание раскроет ее обман. Поэтому, молча развернувшись, она поспешила назад в замок.
Когда Холли осмелилась оглянуться, она увидела, как Остин, освещенный восходящей луной, стоит на коленях перед могилой матери, осторожно приминая сильными руками землю вокруг поникшего кустика анемона.
Холли заблудилась. Она бежала куда глаза глядят по мрачному лесу, ослепленная туманом и слезами. Нет, вдруг осознала она, не заблудилась. Она кого-то потеряла. Кого-то очень дорогого. Корявые ветви хлестали ее по лицу, цеплялись за платье, пытаясь помешать отыскать того, кого она искала.
Холли остановилась, натолкнувшись на окованную железом дверь. Она разбила в кровь кулаки, тщетно колотя в эту дверь, после чего рухнула на землю, плача и моля о пощаде кого-то, находящегося за дверью.
Внезапно вспыхнул край ее платья. Она сбила пламя ладонью, но оно тотчас же вспыхнуло в другом месте, потом еще и еще, и наконец вся юбка запылала.
На нее упала тень, загасив не только языки пламени, но и последнюю тёплящуюся надежду. Из темноты возникло мужское лицо, преисполненное презрения. Это лицо она когда-то нежно ласкала, это лицо пленило когда-то ее сердце.
Хуже всего то, что она до сих пор любит это лицо, любит этого мужчину. Она попыталась увлечь его в свои объятия даже несмотря на то, что его могучие руки сомкнулись у нее на шее.
Холли села в кровати под балдахином, чувствуя, как бешено колотится сердце. Луна, переместившись за стрельчатое окно, оставила ее в непроницаемой темноте. Прикоснувшись дрожащими пальцами к щекам, Холли с удивлением обнаружила, что они влажные от слез.
Отбросив смятое одеяло, она попыталась зажечь огарок сальной свечи, стоящий у изголовья кровати. Слабому мерцающему огоньку не удалось полностью изгнать из спальни призраки безвременно умерших женщин рода Гавенморов, но по крайней мере они, корчась, отступили в темноту, прячущуюся по углам комнаты. Холли не могла сказать, пришли ли эти призраки, чтобы предупредить ее, или же приснившийся сон — лишь следствие мук совести. Соскользнув с кровати, Холли зашлепала босыми ногами к комоду. Опустившись на колени, она достала зеркальце матери и, медленно повернув его к себе, взглянула на себя. Она облегченно вздохнула, увидев привычное отражение. Холли опасалась, что совершенный ею коварный обман обезобразит до неузнаваемости ее и без того изуродованную внешность. Однако, присмотревшись, она осознала, что из зеркала на нее смотрит другое лицо, совсем не та Холли, какой она была еще месяц назад.
Черты ее лица полностью лишились надменности. Капризные складки вокруг рта разгладились. Грусть придала глубину ее глазам. Поднеся руку к обожженной солнцем шее, Холли скользнула ладонью вниз, и ее растопыренные пальцы встретили освобожденную от повязок грудь. Она вздохнула. Самая прекрасная женщина во всей Англии исчезла. Из зеркала на Холли смотрела грустная Женщина, любящая собственного мужа без надежды на взаимность.
Она отложила зеркальце, не в силах больше видеть свое отражение, в котором так отчетливо читались все ее чувства. Хватит ли у нее смелости пойти к Остину? Признаться во всем, уповая на его милосердие? Прогонит ли он ее из своей постели? Из своего сердца? Из своей жизни? Решит ли, что она предала его, как предала его отца мать?
Возможно, будет лучше, если она не станет ничего говорить ему. Если просто в темноте скользнет в кровать Остина. — Переберет пальцами жесткие волосы, покрывающие его грудь, прижмется к его большому теплому телу. Холли представила себе эту картину, и у нее от восторга, смешанного с ужасом, перехватило дыхание.
Несомненно, после того как они соединятся в любовном объятии, Остин простит ей обман.
Но тут же Холли спросила себя, что она этим докажет. То, что способна заворожить мужчину ласковым прикосновением? Околдовать его бархатной нежностью своей кожи? Очаровать пышной мягкой грудью? В этом она была убеждена и до того, как обвенчалась с Остином. Таинственная возлюбленная, пленившая его сердце, вне всякого сомнения, могла предложить ему не меньше.