— М-мне все равно. На ваш вкус.
— Думаю, водку ты не пьешь, — рассмеялся он. — Кажется, где-то у меня должна быть бутылочка первоклассного вина.
Владимир Григорьевич полез в бар, и Маринка проворно сунула фотоаппарат к папке. Сидеть на нем было менее удобно, чем на документах, но, по крайней мере, у нее освободились руки.
— Попробуй. — Добрышевский протянул ей стакан с темно-рубиновой жидкостью. — Должно быть вкусно.
Маринка понюхала вино, поморщилась от едкого запаха и осторожно смочила губы. Напиваться при данных обстоятельствах было глупо.
— Предлагаю тост. За самую очаровательную практикантку в мире!
Добрышевский стоял так близко, что Маринка чувствовала его горячее дыхание, смешанное с винными парами. Если бы не папка и фотоаппарат, она давно бы отодвинулась. Но дракон не имеет права покинуть охраняемый им клад, и Маринка стоически терпела.
— Знаешь, я даже рад, что Ленка ничего тебе не сказала, — продолжил Добрышевский после внушительного глотка. — Раз ты ничего не знала, значит, ты здесь по собственной инициативе.
Маринка смиренно улыбнулась.
— Ты не представляешь себе, как это приятно. По сравнению с тобой я старый, потрепанный жизнью человек…
Добрышевский рисовался и напрашивался на комплименты. Маринка понимала, что, как только он закончит говорить, он приступит к действиям, и поэтому попыталась растянуть беседу:
— Что вы, Владимир Григорьевич, не говорите так. Вы очень интересный мужчина. Весь Горечанск от вас без ума.
— Что значит какой-то паршивый городишко по сравнению с твоими глазами? — воскликнул он с пафосом и взял Маринку за подбородок. — Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал.
Обольститель из Добрышевского оказался не хуже, чем политик. Все жесты и слова были выверены до секунды. Поворот головы, бархатный взгляд, хватающий за сердце, приличествующая случаю дрожь в голосе… Если бы не обстоятельства, Маринка бы купилась. Но ребро фотоаппарата безжалостно впивалось в ее бедро и не давало пасть жертвой мэра-ловеласа.
— Вы очень добры ко мне, Владимир Григорьевич. Спасибо.
— Я говорю чистую правду.
К Маринкиному облегчению, Добрышевский оставил в покое ее подбородок и схватил за руку. Поднес к губам, поцеловал, не отрывая глаз от лица Маринки. Она всерьез задумалась над тем, с какой силой нужно ударить взрослого мужчину по голове фотоаппаратом, чтобы он (мужчина, а не фотоаппарат) отключился.
— Ты великолепно смотришься на столе, — произнес мэр, подпустив в голос сексуальной хрипотцы. — Я вначале хотел пригласить тебя куда-нибудь, а потом решил, что здесь, в кабинете, будет гораздо романтичнее.
Он придвинулся к Маринке вплотную. Она отклонилась назад так далеко, как смогла.
— Вам не кажется, что мы немного спешим?
— Разве? Мы знаем друг друга целую неделю. Мы взрослые люди. Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?
— Д-да… но я не могу… так, сразу…
Добрышевский словно не слышал ее.
— Знаешь, я давно мечтал о чем-нибудь в этом духе, — прошептал он, обнимая Маринку за талию. — С тех пор как Клинтон и Моника… Помнишь ту историю?
Парализованная ужасом Маринка смогла только кивнуть.
— Мэр ведь ничем не хуже президента, правда? Это так здорово… разбавить серые рабочие будни…
Добрышевский отодвинул Маринкины волосы и собрался поцеловать ее в шею. Она вздрогнула и уперлась ладонями ему в плечи.
— Не забудьте, чем это закончилось для Клинтона!
— Ну, мне это не грозит, — засмеялся он. — Ты же не побежишь в суд, да?
— Вдруг кто-нибудь услышит? — настаивала Маринка.
— Кто, например? Здесь хорошая звукоизоляция. За дверью стоят мои ребята. Так что не волнуйся, моя дорогая, нас никто не потревожит. Иди ко мне…
Это был конец. У Маринки больше не осталось аргументов, а у Добрышевского — желания разговаривать. Он тяжело задышал и потянул девушку к себе. Бумаги под Маринкой предательски поползли к краю стола.
Она зажмурилась в страхе перед тем, что сейчас произойдет, не зная, чего бояться сильнее — ласк Добрышевского или разоблачения. Впрочем, разоблачение в любом случае было неминуемо. Вряд ли ей удастся настолько заморочить голову мэру, что он не заметит ни фотоаппарата, ни папки с компроматом. А раз она все равно провалила задание, лучше во всем признаться и понести наказание, чем терпеть на себе руки Добрышевского.
План побега вспыхнул перед Маринкой как эпизод боевика. Оттолкнуть Добрышевского. Схватить фотоаппарат. Побежать к двери.
Нет, лучше по-другому. Схватить фотоаппарат, шмякнуть Добрышевского чем-нибудь тяжелым. Выскочить в приемную, сообщить охранникам, что мэру плохо. И сбежать.
Или можно…
— Владимир Григорич, там чепэ случилось!
Дверь с грохотом ударилась об стену, и в кабинет влетел один из телохранителей. Невысокий, коренастый, с толстой шеей и коротким ежиком светлых волос, он показался Маринке ангелом. Или принцем — спасителем прекрасной девы. Или магом — исполнителем желаний.
— Что там у тебя? — недовольно рявкнул Добрышевский.
— Владимир Григорич, простите, ради бога… с охраны только что звонили. Какой-то маньяк поливает бензином вашу машину и грозится сжечь ее вместе с собой, если вы не подойдете и не поговорите с ним. Репортеры вот-вот набегут. Вы бы посмотрели сами…
Добрышевский энергично выматерился, а Маринка мысленно послала благословение неведомому маньяку.
— В милицию позвонили? — рявкнул Добрышевский, надевая пиджак.
— Да, — кивнул охранник. — Но они могут все испортить. У этого придурка в руках зажигалка.
Мат Добрышевского опять прозвучал для Маринки сладкой музыкой. Конечно, она не желала зла ни ему, ни его машине, но как же приятно было сознавать, что еще немного, и они с фотоаппаратом будут в полной безопасности!
— Ладно, идем. — Добрышевский одернул пиджак, трезвея на глазах.
— Мне с вами? — пискнула Маринка.
Она волновалась, чувствуя на себе изучающий взгляд телохранителя. То-то он, наверное, удивляется, почему избранница мэра в данных обстоятельствах все еще сидит на столе, изогнувшись, как кошка.
— Здесь сиди, — кинул Добрышевский. — Безопаснее будет. Санек за тобой присмотрит.
Молчаливый крепыш наклонил голову в знак того, что все понял.
Маринка чуть не застонала.
Добрышевский выбежал из кабинета, Санек за ним.
— Я в приемной буду, — буркнул он, глядя мимо Маринки. — Если что нужно, зовите.
Двери Маринкиной темницы захлопнулись, отодвигая спасение на неопределенный срок. Она спрыгнула со стола, засунула папку обратно в шкаф, а фотоаппарат — в рюкзачок, залпом допила вино из своего стакана (для храбрости) и приготовилась драться с каждым, кто вздумает покуситься на ее честь. Теперь, когда немедленное разоблачение ей больше не угрожало, она решила не щадить чувства Добрышевского и признаться, что Клинтон из него никудышный, а ее лично роль Моники Левински никогда не прельщала.