предателя. Я не злился на нее, она такая, какая есть. Если бы только все могли так же, как Олета говорить правду. К сожалению, ложь правит здесь бал.
Дуэндал потер острый подбородок:
— Вернем право голоса Хальвину и пора закругляться.
— Я не против, — мягко отозвалась Эфелита.
Она всем видом давала понять, когда уже этого червя, меня, то есть, приговорят к смерти? Глендрик с мрачным лицом кивнул:
— Пускай с Хальвином разбираются главы Гильдий. А нам надо вынести решение по Гунальфу.
И тут меня вдруг накрыло чувством полной безнадежности. Я и до этого момента понимал риск расстаться с жизнью, но все же пытался столкнуть судей лбами, заставить спорить, и мне почти удалось отложить приговор. Но теперь, теперь моя судьба полностью в руках, нет, не суда. Судилища! Где приговор уже вынесен, осталось только найти подходящее обоснование для него.
Но нет, просто так я не сдамся! Отбросить от себя обвинения в предательстве, подставив Маленкорха не вышло. Что ж, зайдем, с другой стороны. Сам Маленкорх, возможно, знает о сговоре против него трех остальных. А вот знают ли они о том, что маг посвящен в их планы? Что если, приоткрыв завесу их тайны я смогу смягчить приговор или получить отсрочку? Говорить об этом напрямую, смысла не было. Все сделают вид, что я просто выторговываю свою жизнь. Хотя, это и так было правдой.
— Я требую слова! — выкрикнул я.
Все обернулись ко мне.
— Говори, — настороженно произнес Дуэндал.
— Моя судьба в ваших руках, вы можете объявит меня предателем, приговорить к смерти и вечному позору. Но также можете вынести по-настоящему справедливое решение. Я хочу подтвердить свою преданность всему Анорахаду и Дому Солнечной Короны.
Я вздохнул:
— Той ночью, когда я рассказал о замыслах Маленкорха…
— Господина Маленкорха, — снова поправил меня Дуэндал.
— Да-да, — усмехнулся я. — Так вот, когда Олета Элив ушла, я остался в роще, недалеко от Бастиона. Я бродил там, огорченный ее неверным мнением обо мне…
— Давай, короче, — поторопил меня Маленкорх.
Я посмотрел ему прямо в глаза. Не отрывая взгляда продолжил:
— Там, я обнаружил нечто странное. В логу, на гранитном островке, посреди болотистой почвы, лежали тела лоталли вперемешку с эльфами. Почти все лоталли — это наши рабы, но один из них — вольный.
Волнение прошло по комнате.
— Я узнал кое-кого из погибших эльфов.
— Довольно! — выкрикнул Глендрик.
Эфелита заерзала на месте. Они явно не хотели, чтобы Маленкорх узнал о том, что эльфы из их свит что-то делают сообща.
— Твои слова не относятся к делу! — громко произнес Дуэндал. — Умолкни! Или я прикажу заткнуть тебе рот кляпом!
Маленкорх сидел молча, погрузившись в раздумья. А я в этот момент ненавидел себя, ненавидел Охренуэля и всех эльфов вместе взятых. Пусть будет проклят мир, в котором отношение к тебе зависит от числа и цвета бусинок на шее. Пусть будет проклят Священный Свет, с непонятным алгоритмом. Будь проклят, Охренуэль, потерявший свой статус. Какое же мерзкое чувство, понимать, что ты просто ничтожество в мире, и лучшее, на что ты годен — это разменная монета в играх более статусных мудаков.
— Уведите его! — крикнул Дуэндал.
Стража схватила меня и поволокла к двери. Надеюсь, мои слова заставят их задуматься. Нельзя просто так растоптать меня. Пока меня будут давить, я постараюсь выделить столько яда, чтобы всем тут с лихвой хватило.
Лязгнул замок. Стража ушла, унося с собой единственный источник света — факел с трепещущим, весело трещащим оранжевым огнём. Факел чадил, дым щипал нос, резал глаза и першел в горле, но как же неуютно оказаться в полной тьме. Гнетущее чувство родилось в груди, сжимая сердце ледяными когтями, словно солнце зашло и уже больше никогда не появится на небосклоне.
Я ударил по решетке и сел на свою лежанку. Глаза потихоньку привыкли к темноте. Вскоре я увидел, как из пары крошечный отверстий под потолком струится слабый свет. Стали проступать очертания камеры, стены и потолок каменного мешка. Прутья решётки, черным частоколом выросли перед лицом.
Глядя на тесную камеру, я уже не считал задумку Глендрика, отложить суд, такой удачной, как мне это показалось во время суда. Находиться здесь, не понятно сколько времени, ждать, надеясь на что? На то, что Эфелита перестанет желать моей смерти? Или в Глендрике восторжествуют родственные чувства?
Я рассмеялся собственным мыслям. Родственные чувства — красивый предлог для борьбы за власть. И сказки для дураков.
— Эй, эльфеныш, чего ты смеёшься?
От неожиданности я подпрыгнул. Но тут же вспомнил, что до того, как меня увели на суд, из соседней камеры доносилось невнятное бормотание.
— Кто ты? — спросил я.
Теперь уже рассмеялся сосед:
— Все в вашей никчемной крепости знают кто я, неужели ты все проспал?
Сосед говорил медленно, тяжело, некоторые слова давались ему с трудом. Эльфийский язык давался ему с трудом.
— Ты из этих, кто за стеной, — догадался я. — Из сил Тьмы?
Он расхохотался так, что казалось сейчас рухнет потолок. Гулкий басовитый смех забился по коридору, ударяясь о стены и потолок, многократно отражаясь гулким эхом.