– Я по дороге к вам как раз в Василеостровскую часть завернул, с полицмейстером парой слов перекинулся. То да се, между прочим спросил, где Пушков. Знаете, что ответил? Распоряжение от Киршау поступило! Письменное! Откомандировать Пушкова в собственное распоряжение обер-полицмейстера на неопределенный срок для выполнения особого задания!
– Эге! – Яхонтов почесал щеку. – Киршау, значит…
– А вы тут о распоряжении начальства толкуете! Вам, Петр Кузьмич, оно одни распоряжения дает, Пушкову – другие. Не оказаться бы крайними!
– Эге! Значит, супротив губернатора решился пойти! Зря! Иван Семенович калач тертый! Но что ж! Нам оно и лучше! – прошептал Петр Кузьмич. – Значит, скоро задвинут, откуда выдвинули!
– Вы о ком? – обомлел Шнейдер.
– О Киршау! Вообразил, что в Европе живет. Порядок желает навести, чтобы в полиции все по закону было. А ведь ему по-хорошему все объясняли! У нас тут не Европа, у нас законы нарочно так писаны, чтобы жить по ним было нельзя! Понимаешь?
– Нет!
– Если всех преступивших эти законы наказывать, вся Россия кандалами зазвенит! Ведь ничего нельзя, на каждый чих десять разрешений нужно. Все налоги платить – разоришься, взяток и откупных не брать – с голоду подохнешь. Поэтому мы не по закону живем, а по неписаным правилам: ты – мне, я – тебе; рука руку моет; бери по чину; не ешь один – подавишься! Запиши, запиши, а то забудешь! И еще одно: Бога не забывай! Согрешил – и в церковь, грехи отмаливать! Главное, чтоб Бог простил, а здесь мы уж как-нибудь договоримся! Если правила эти простые соблюдать, закон тебе не страшен. Спи спокойно, но помни: на крючке висишь. Кому надо все про тебя знают! Если нос задерешь, скрысятничаешь, место свое перепутаешь, возомнишь черт-те что и страх потеряешь – будьте любезны! Обрушится на тебя закон всей своей тяжестью! Вон Юрка Голова купца Любушкина обнес, а поделиться со мною забыл. Все! Шлепает Юрка в Тобольск!
А Киршау и полицмейстером чудил, а уж как обером стал… Вызвал как-то: «Сколько надо времени, чтобы всех-всех мазуриков питерских переловить?» Чудило! Если я их всех переловлю, на что жить буду? На жалованье? На него даже моих тараканов не прокормишь.
А все эти правила, думаешь, я придумал? Кабы я, меня надо к стенке ставить. Нет! Как деды молились, так и мы вслед за ними, испокон веков это тянется. И никакие грозные цари ничего поменять не могут. Так, попугать, народец проредить, на хлебные места родичей поставить. А суть – она не меняется.
Нынешний император на немцев ставку сделал. Порядок ему прусский приглянулся, думает, если германцев по верхам расставить, и у нас, как в Пруссии, будет. Нет! Это все от молодости! Чтоб стало как в Пруссии, не только начальников, народ надо оттуда пригнать! А начальников немецких мы тихой сапой перекуем. У нас что немцы, что китайцы, даже негры поживут, оглядятся – и пошли-поехали воровать… Нельзя потому что иначе!
Есть, конечно, которые упорствуют. Киршау этот, Тоннер твой опять же. Себе только хуже делают! Для таких-то у нас закон и писан!
– Что? Киршау тоже в Тобольск?
– Как карта ляжет! Может, и доиграется! Я-то сам никому зла не желаю, ты знаешь! Думаю, комендантом отправят куда-нибудь в глушь, где и красть-то нечего. Там им, честным, самое и место!
– Да! Я ведь про Тоннера-то не рассказал!
– А Тоннер тут с какого бока? – Петр Кузьмич, до того возлежавший на диване, сел.
– Вчера Киршау к нему приезжал!
– Живот, что ли, вспучило?
– Нет! А сегодня этому самому Пушкову Тоннер самолично наставления давал. Кого опросить да что повызнать!
– Два сапога пара! Ладно! Киршау я на себя беру. А вот с Тоннером как-нибудь сам, Борис Львович! Не зря ж я тебе полтораста рублей в месяц отваливаю!
– Так я…
– Ты молодец! Не спорю! Что надо – видишь, что не надо – не видишь. Золото, а не судебный медик! А Тоннер нам с тобой мешает! Мне-то до него добраться тяжело! А ты и живешь рядом, и жмуриков вместе чикаете. Трупный яд, туда-сюда…
Борис Львович вмиг облился холодным потом:
– Нет! Никак! Он аккуратный, всегда в рукавицах!
– Боишься! Понимаю! – Петр Кузьмич задумался. – Ну тогда письмецо подметное состряпай! Такое, чтоб на всю жизнь запомнил, как лезть в чужие дела! Давай, давай! Иди! Мне на службу пора!
Глава восемнадцатая
Измученный вчерашними приступами живот хотя и побаливал, но вполне терпимо. Выкушав овсянки и испив кофия, Ирина Лукинична вызвала дворецкого с поваром, чтобы устроить им взбучку и дать указания, но ворвавшийся следом Владимир велел челяди убираться.
Таким племянника Ирина Лукинична не видела никогда. Всегда с иголочки одетый, аккуратно причесанный, благоухающий самой модной кельнской водой, Владимир сегодня напоминал запойного помещика: одет в старый, весь в пятнах, халат, волосы торчат, как иголки у ежика, глаза пылают беспокойным огнем.
Выслушав Владимира, Ирина Лукинична не поверила, двадцать раз переспросила:
– А сама-то что говорит?
– Даже отпираться не стала! «Да, – говорит, – полюбила этого Курицына…»
– Кислицына, – машинально поправила Ирина Лукинична.
– «Согрешила и ни капельки не раскаиваюсь!»
– Бог мой! И в кого она такая?
– А то не догадываетесь? Дальше – больше! Я ей вкрадчиво: что делать собираешься, как грех от людей прятать? А она с улыбочкой: «Никак! Я-де Курицына люблю…»
– Кислицына…
– «Собираюсь с ним сбежать! Только нам деньги нужны! Сто тысяч!» Я охнул, за сердце схватился. А она с той же дьявольской улыбочкой на устах: «Ты же не допустишь, чтобы твоя сестра с будущим племянником жили в нищете?» Нет, вы представляете?
– Мерзавка бесстыжая!
– Да уж! Я за ее блуд ей же и платить должен! «А ежели не дашь денег, подам на развод! А в прошении откровенно причину укажу: мой муж содомит, законной супруге предпочитает мужичков! Мне тогда все имущество присудят, как графине Ухтомцевой!»
– Бесстыдница! Тварь! Да еще поклеп какой на Юрочку…
Туповатость тетушки всегда раздражала Владимира.
– Тетушка, это правда!
– Как правда?! – Ирина Лукинична схватилась за бок. – Господи! Не шутишь? Мамочка дорогая! Что ж мы натворили! Зачем за такого урода кровиночку выдали? Господи!
– Зачем? Затем, что скоро по миру пойдем! Все заложено-перезаложено, а вы все тратите, тратите, тратите!
– На мой век хватит!
– Вот как? – возмутился Владимир. – Вы ни в чем себе не отказывали, а мне за это расплачиваться?
– Бог милостив, не оставит тебя в беде…
– Эврика! Отправим-ка Полину в Саранцево! Пусть рожает там! Никто и не узнает! А ребенка – в воспитательный дом. И все шито-крыто!
– Но Юрий-то все одно узнает…
– Да и бог с ним! Юрию тоже скандал не нужен! – Лаевский внезапно переменился в лице. Глаза сузились, морщины на лбу расправились. – Все! Решено! Собирайтесь! Прямо сейчас с Полиной в Саранцево и поедете!
– Кто? Я?
– Ну а кто? У меня служба! С безумной матушкой не отправишь!
– Так ведь я больна!
– Не капризничайте, тетушка! Сами же сказали, что лучше себя чувствуете!
Владимир схватился за колокольчик.
– А Полина согласна? – спросила Ирина Лукинична.
– А кто ее будет спрашивать? – удивился Лаевский. – Раньше надо было думать! Когда ноги раздвигала!
– Постой, постой, не звони! Силком нельзя! Ты ей не муж! И я тоже! Всю жизнь ее там не продержишь! А она девка с характером! Выберется оттуда, жалобу накатает! И все всплывет!
– Черт!
– Володечка! – укоризненно произнесла Ирина Лукинична.
– Простите, тетушка! Вырвалось! Но что же делать? Ведь позор! На всю семью! Позор и разорение!
– Позор! – согласилась тетушка. – А что, если…
– Что? – тут же спросил Лаевский.
– Да нет! Не получится! Без мужа ее туда не сплавишь!
– Что ж! Муж, значит, муж! – Растерянность на лице Владимира снова сменилась решительностью. – Тетушка! Мне придется отъехать на несколько дней!
– Куда?
– Не могу сказать! Тайна!
– Государственная? – предположила Ирина Лукинична. – По делам службы?
– Вроде того! Да, по делам службы! Всем так и говорите! А лучше ничего не говорите! Никто моего отсутствия и не заметит! Я ненадолго! Два-три дня, может, четыре! А Полине скажите, что мы ей эти сто тысяч дадим! Через неделю! Но только если скандала не затеет! Понятно?
– Да! Дадим, но без скандала!
– Так и скажите ей!
– Ты лучше сам…
– Нет, я не могу. – Владимир замялся, но потом решил признаться: – Я ей по лицу заехал!
– Господи! С ума, что ль, сошел? Ведь сестра родная! А она?
Лаевский пожал плечами:
– Ну что! Зарыдала! Курицыну жаловаться побежала…
– Кислицыну, – снова поправила Ирина Лукинична.
– А этот мерзавец… Ему мало, что обесчестил! Он меня еще и на дуэль вздумал вызвать. Ворвался, перчатку в лицо бросил…
– Батюшки светы! Неужто стреляться будете?
– С кем? С Курицыным? С купеческим сынком?
– Так он по матери дворянин, сестра моя троюродная…