Читать интересную книгу Импрессионисты: до и после - Игорь Викторович Долгополов

народа. Ураган разметал гриву его волос, свет молний озаряет его лицо. Нас овевает дыхание героя. Так скульптор воплотил мечту Роллана.

Не надо забывать, что эта скульптура создана в самый разгул модернизма на Западе. Бурдель и его искусство стояли как утес среди мутных волн абстрактного экспрессионизма. Ваятель видел крушение всех своих идеалов в пластике, музыке, культуре. И в 1914 году он создает еще один шедевр.

«Смерть последнего кентавра».

Оборвался последний аккорд лиры.

Угасла мелодия…

Обескровленные, бессильно откинулись сильные руки, упала на плечо голова последнего кентавра.

Скорбен его лик. Заломлены брови. Остро обозначились скулы, запали глазницы.

Смерть неумолимо витает над человекозверем. Но еще живы звуки, не заглушенные предсмертным стоном.

Кентавр еще жив, он еще тщится встать.

Увы, усилия напрасны. Мы словно ощущаем последний роковой трепет жизни, бегущий по могучему торсу.

Еще бьется сердце, еще вздрагивают мышцы, но глубокая тень, запавшая в прорези рта и в провалы глазниц, обозначает неумолимую смерть.

Бесконечно трогателен прощально-призывный жест руки, возлежаще0й на лире. Кентавр как бы завещает людям борьбу.

С чем?

С уродством?..

Или он пытается остановить неумолимо приближающуюся тьму?..

«Бюст Анатоля Франса». 1919 год. Скульптор создал его на пороге шестидесятилетия. Этот портрет как бы впитал весь огромный опыт, всю любовь автора к человеку, творцу.

На нас глядит эпикуреец и скептик, великий мастер слова, создатель нетленных ценностей…

Э.А. Бурдель. Анатоль Франс 1909. Музей Орсе, Париж

Время согнуло некогда гордую голову, надавило на покатые плечи, посеребрило непокорный ежик волос, глубоко пробороздив морщины, резче обозначило складки у рта.

Но время бессильно перед силой души Франса!

И наш взгляд прикован не к приметам старения писателя: мы как бы не замечаем одряхления тела, нет, мы зрим огненную, полную лукавства, иронии, жизнелюбия душу; она в глазах, внимательно вглядывающихся в самую вашу суть.

Ваятель настолько точно обозначил бугристую структуру черепа мыслителя и писателя, что мы почти физически ощущаем титаническую работу мысли, скрытую под этим могучим полушарием.

Мы словно ждем, что сейчас скажет нам Франс, что раскроет этот пронзительный и одновременно добрый взгляд.

Портрет Франса – плод гигантского труда ваятеля.

Десятки сеансов, сотни часов анализа, синтеза, вдохновенного творчества стояли на пороге рождения этого шедевра.

В своем творении мастер воплотил всю мощь, всю глубину своих великих предшественников – Пюже, Гудона, Родена.

«Мое всегдашнее недовольство собой, – рассказывал художник, – глубоко трогало Франса. Как-то утром великий писатель явился ко мне. “Смотрите, Бурдель”, – сказал он с таинственным видом, вытаскивая из кармана пальто одну из самых знаменитых своих книг. И он стал перелистывать ее страницы, испещренные помарками, вставками и карандашными пометками… А затем, наклонив ко мне свою высокую фигуру, проговорил: “Лишь глупцы уверены в своем совершенстве”».

«У современной скульптуры, – писала Вера Мухина, – два ствола, дающие соки своим более молодым ответвлениям, – Бурдель и Майоль, два полюса по темпераменту, пластической форме: один – пафос огня, другой – дышащее спокойствием море. Форма Бурделя не проста и не плавна; она вся комками, глыбами. Он, как вулкан, который властен сделать с землей что хочет – деформировать ее или строить по своему желанию. Предмет для него только предлог, повод для творчества. Его образы всегда напряжены, как тетива у лука, он их мучает, гнет, укладывает в нужные ему рамки; движения его фигур доведены до предела, никогда, впрочем, не доходя до срыва или слома».

Вся тайна экспрессии и могущества искусства Бурделя – в чувстве гармонии, великолепном знании и безмерном труде.

Впрочем, никто лучше его самого не скажет об этом:

«Деформация – слишком легкий путь. Многие думают, что достаточно начать деформировать, чтобы приобщиться к гениальности. Это ошибка, ибо всякая деформация, в основе которой нет глубокого знания, есть бесполезное дело; ни оригинальничанье, ни нарочитая грубость никогда не заменят подлинной силы…Отличие настоящего искусства – чувство меры».

Произведение искусства должно быть связано с эпохой, должно врасти в нее своими корнями, и в то же время в нем должно быть нечто от вечности.

Бурдель – создатель «Геракла», бюстов Бетховена, Родена, Франса, памятников в Монтобане, Буэнос-Айресе, Париже – оставил нам кроме своих творений еще один бесценный дар – учеников. Среди них двое – Вера Мухина и Иван Шадр. В их творчестве претворен призыв Ромена Роллана к созданию героических образов в искусстве.

Достаточно вспомнить грандиозные фигуры «Рабочего и колхозницы» Мухиной, венчавшие советский павильон в Париже и потрясшие своей динамикой парижан, или поразительную по своей экспрессии скульптуру Шадра «Булыжник – оружие пролетариата». Оба эти произведения, созданные в духе русской реалистической школы, в то же время воплощают лучшие традиции Бурделя.

Однажды Грабарь рассказывал студентам, какая невероятная одержимость охватывала больших художников, когда они создавали свои шедевры. Тогда они как будто ощущали биение сердца, тепло дыхания своих творений. Столько самого себя, своей души они вкладывали в произведения искусства!

Игорь Эммануилович вспомнил об одной любопытной истории, которую поведал ему Иван Шадр.

Вот она.

В мастерскую Родена вступили парижские сумерки, когда внезапно распахнулась дверь и в студию вошел Антуан Бурдель. Он был чем-то взволнован.

– Я сегодня сломал модель, – с горечью сказал Антуан, – в ней нет жизни.

Огюст Роден отдыхал в кресле. Иван Шадр заворачивал во влажные тряпки скульптуру.

– Антуан, я могу тебе подсказать рецепт, чтобы твой эскиз ожил, – улыбнулся, поглаживая бороду, Роден.

– Сделай милость, – пробурчал недовольно Бурдель.

– Прислушайся, как звучит «Марсельеза» Франсуа Рюда. «К оружию, граждане!» – вопит во все горло Свобода, летя на могучих крыльях. Я сам каждый раз поражаюсь, как ее каменные уста раздирают мою барабанную перепонку.

– Ты прав, Огюст, я тоже порою слышу, как она кричит.

– Чего же проще, Антуан? Тогда добейся, чтобы твоя скульптура заговорила с тобою.