— О чем? — спросила я. — Что Эвелин не должна мне показывать?
— Кухню, — сказала Эвелин и коварно улыбнулась. — Не беспокойся, Штефан, ее я покажу только тогда, когда она будет готова. Нет-нет, я лишь хотела показать Оливии мои томаты.
У Штефана глаза полезли на лоб.
— Томаты?
— Да, томаты, — ответила Эвелин и уставилась на Штефана.
Я почему-то была уверена в этот момент, что оба скрывают от меня что-то. И речь здесь шла вовсе не о кухне.
— О, они уже зацвели, твои томаты? — спросила я.
— Еще как, — подтвердила Эвелин. — И это упоительно.
— Я иду, — объявила я, бросая последний долгий взгляд на Штефана.
Он выглядел озабоченным. Он боялся, что Эвелин попытается мне рассказать об их связи? Ну, тогда это еще вопрос, кто из нас больше боится, он или я.
Эвелин взяла меня под руку. Когда мы проходили через торговый зал, Петра снова держала в руках баллончик с дезодорантом.
— Разве вы не знаете, что эта штука очень токсична? — спросила Эвелин.
— Я не вдыхаю пары.
— Это хорошо, — сказала Эвелин. — Нет ничего глупее, чем продолжать шепелявить в солидном возрасте, да к тому же иметь такой отвратительный вкус в отношении одежды.
Мы уже успели выйти за дверь, прежде чем Петра сообразила, что ее только что откровенно поставили на место. Если она вообще это сообразила.
— Это было очень жестоко, — заметила я.
— Хотела бы на это надеяться, — ответила Эвелин.
В оранжерее номер пять нас встретил резкий пряный запах. Большинство кустов стояли в полном цвету. Это были невообразимо красивые красно-коричневые цветки — множество на каждом кустике. Я осторожно прикоснулась кончиком пальца к одному из них.
— Скоро, — сказала Эвелин, — скоро они созреют. Тогда их надо будет срезать и высушить.
— Я не думала, что тебе это удастся, — сказала я. — И что все пойдет так быстро.
— А я не понимаю, почему люди этим не занимаются, — проговорила Эвелин. — Оранжерея или старая теплица, несколько хороших светильников, и дело пойдет. Все могли бы стать миллионерами.
— Если бы не было этих глупых, глупых законов, — вздохнула и указала рукой на цветущую клумбу. — Сколько ты думаешь получить за это?
— Три тысячи евро за килограмм, — сказала Эвелин. — Если я продам все оптом. Если бы у меня была смелость продавать по граммам, то под конец сумма удвоилась бы.
— Я имела в виду не деньги, — уточнила я, — а срок. На сколько лет тебе здесь наросло?
— Ах ты об этом? Ну, я думаю, что пришлось бы немножко побродить по тюремной камере, — весело прощебетала Эвелин. — И тебе тоже. Не хочешь ли посмотреть кухню? Она почти готова. Господин Кабульке работает там день и ночь. Но зато даже его жена признала, что все сделано мастерски.
— Его жена была здесь?
— Она приходит чаще, чем раньше, чтобы посмотреть, чем занимается ее муж, — ответила Эвелин. — Мне кажется, она немного ревнует. Но она оказалась очень милой женщиной. Ты знала, что в свободное время она расписывает керамику?
— Нет, — призналась я.
— Ну вот, должна тебе сказать, это выглядит довольно оригинально. Может быть, несколько кричаще, но сделано очень качественно. Я думаю привлечь госпожу Кабульке во время ремонта вашей ванной комнаты.
Мне лишь осталось спросить про себя, откуда у Эвелин такое количество энергии.
Директор программ переносил заслушивание нашей с Оливером концепции раза четыре, но наконец назначил точную дату. Я полностью освободила этот день, чтобы быть рядом с Оливером в качестве эксперта, если возникнут вопросы, чисто профессиональные, на которые смогу ответить только я. Я надела черный брючный костюм, подходивший по стилю в любых обстоятельствах, и черные туфли на высоких каблуках, которые позволяли мне казаться не такой маленькой.
— Ты выглядишь потрясающе, — сказал Оливер, когда парковал машину на стоянке рядом с телецентром. — Впрочем, к сожалению, не очень похожа на садовода.
— Если директор программ мне не поверит, я покажу ему свои бицепсы, — сказала я. — И ногти, это убедит кого хочешь. Ты волнуешься?
— Немного, — признался Оливер. — А ты?
— Только за тебя, — сказала я. — Я знаю, что концепция очень хороша, и надеюсь, что и Дюрр это признает.
Секретарша директора, очевидно, была поклонницей творчества Оливера, а также иностранных слов, которые она вставляла в разговор слишком часто и не всегда верно.
— Мой самый любимый корреспондент, господин Гертнер! Вчерашний вечер снова был, о да, exorbitant![23] Впрочем, и ваше садовое шоу тоже меня очаровало. Я уже несколько раз копировала вашу концепцию и один экземпляр утащила домой!
— Спасибо, — смущенно произнес Оливер.
— Вы знаете, у меня тоже есть небольшой садик, который срочно требует преобразований, — сказала секретарша и засияла. — Что я могу для вас сделать?
— У нас назначена встреча с господином Дюрром, на одиннадцать. По поводу нашего шоу.
— О, мне очень жаль, но господина Дюрра нет в офисе. — Секретарша открыла календарь встреч, лежавший перед ней на столе. — Когда вы уточняли с ним дату встречи?
Я смотрела на нее с легким недоумением, но Оливер, казалось, хорошо ее понимал.
— На прошлой неделе.
Секретарша сочувственно покачала головой:
— Мне так жаль, но вы далеко не первый, с кем происходит нечто подобное. Он действительно настоящий гений, корифей в своей области. Но вряд ли разумно оговаривать встречи с ним персонально. Он в большинстве случаев забывает сообщить мне об этих договоренностях, и я не заношу их в календарь встреч. А то, что не попадает в календарь, можно считать несуществующей договоренностью. Это было что-то важное?
— Конечно, — сказала я.
Этот «корифей» сначала постоянно переносил встречи, а затем просто о нас забыл.
Оливер лишь удрученно смотрел на секретаршу.
— Гм, — произнесла она. — Раз уж вы здесь, я дам вам один совет: шеф после обеда будет находиться в студии номер три на записи программы. Там у вас может появиться возможность между делом переговорить с ним.
— Спасибо, — сказал Оливер. — Я подумаю над, этим предложением.
— Над чем тут думать? — спросила я его уже в коридоре. — Это был действительно неплохой совет. И если «корифей» сам не идет к Гертнерам, то Гертнеры придут к «корифею».
Оливер рассмеялся:
— Хорошо. В крайнем случае хоть посмотришь, как выглядит телевизионная студия изнутри.
Но пока мы дошли до студии, мои ноги, не привыкшие к таким высоким каблукам, начали гореть от напряжения. Коридоры телецентра казались бесконечными.