У меня был грозный вид. На голове шлем с перьями, на груди панцирь, в руке боевой топор. Старая боярыня, увидев меня, задрожала и упала мне в ноги. Я всадил ей топор в спину и ворвался в девичью. Там я скинул штаны, поставил на четвереньки плачущих русских девок и отделал их всех. Я был как Зигфрид. Представляешь, Альберт! — залился хохотом Штаден. — Во всём боевом снаряжении, но только без штанов. Потом я заставил их...
Не в силах сдержать омерзения Шлихтинг резко встал. Покатилась опрокинутая кружка.
— Ты скотина и мерзавец! — дрожа от возмущения крикнул он. — Ты говоришь, что презираешь русских свиней, но ты много хуже. Таких как ты я расстреливал за мародёрство.
Штаден тупо глядел на разбушевавшегося Шлихтинга, постепенно трезвея и наливаясь злобой. С грохотом опрокинув скамейку, Шлихтинг вышел, хлопнув дверью так, что корчма содрогнулась.
3.
Под утро Шлихтинг проснулся от сильных толчков. Над ним стоял Лензей. Добряк-доктор выглядел смертельно напуганным, венчик седых волос вокруг розовой лысины стоял дыбом.
— Проснитесь! Да проснись же вы!
— Что стряслось, доктор? — спросил Шлихтинг, поспешно натягивая короткие штаны.
Чуть успокоившись, Лензей рассказал о том, что ночью во дворце его остановил Скуратов и стал расспрашивал про него, Альберта Шлихтинга. Кто таков? Откуда взялся? Верно ли, что пленный немец помогает лейб-медику готовить лекарства для царя и его семьи? И не он ли готовил лекарства для усопшей царицы Марии? А главное, почему распускает слухи о нездоровьи государя? Здоровье государя в руце Божьей и пристало ли пленному иноземцу говорить о сём предмете?
— Ах, негодяй! — воскликнул Шлихтинг, вспомнив вчерашний разговор со Штаденом. Всё сразу стало зловеще просто.
— Меня им царь не отдаст, — выслушав его рассказ, сказал Лензей. — Я единственный лекарь в Москве. А вот у вас выхода нет — надо бежать!
— Вы шутите, доктор? — усмехнулся Шлихтинг. — Меня схватят на первой заставе. Тогда меня точно казнят. Не забывайте, что я военнопленный.
— А вы предпочитаете ждать, пока за вами придут костоломы Скуратова? — огрызнулся Лензей.
— Но я ни в чём не виноват!
— Господи! Просвети этого болвана! — яростно возопил лекарь. — Вы что, забыли где вы находитесь? Здесь без суда и следствия казнят знатнейших людей. Неужто вы думаете, что с вами будут церемониться? Будьте уверены — с иглами под ногтями вы поведаете, что ваша матушка была ведьмой и брала вас с собой на шабаш на Лысую гору и что именно вы присоветовали Ироду побить младенцев в Вифлееме. А заодно признаетесь, что мы с вами отравили царицу Марию, а теперь подбираемся к самому государю.
Шлихтинг задумался.
— Хорошо, я готов рискнуть, — сказал он. — Сделаем так. Вы скажете, что у вас закончились лекарственные препараты и пошлёте меня за ними в Ревель. А уж оттуда я постараюсь улизнуть в Ливонию.
Лекарю план понравился. Побег решили не откладывать. Детали обсуждали до самого утра. Когда в решетчатом окне уже брезжил рассвет, Шлихтинг вдруг сказал:
— Послушайте, Арнольд. Прежде чем я покину Московию, вы, может быть, расскажете мне правду о вашем пациенте?
— Зачем это вам? — насторожился Лензей.
— Чистое любопытство.
— Но это врачебная тайна, — нервно возразил тот. — Я давал клятву Гиппократа. И потом, если вы где-то проговоритесь, мне точно не сносить головы.
— Но ведь я-то своей головой рискую, — усмехнулся Шлихтинг. — Клянусь вам, доктор, я буду молчать. Вот уже шесть лет я ломаю голову над тем, что за человек русский царь. Иногда я просто уверен, что он сумасшедший. А иногда мне кажется, что это самый умный человек, которого я встречал в жизни. Так кто же он на самом деле?
— Чёрт с вами! — поколебавшись, сказал Лензей. — Помните сказку про ослиные уши царя Мидаса? Мне тоже иногда хочется выкопать в земле ямку и крикнуть в неё всё, что я знаю о русском царе. Но поклянитесь, что пока я жив вы никому не расскажете и не напишете о том, что я расскажу!
— Клянусь! — серьёзно сказал капитан.
— Итак вас интересует диагноз русского царя. Что ж, у него много болезней, но я скажу главное — это душевнобольной человек. Его болезнь называется паранойя. Знаете, я поставил ему диагноз в ту самую минуту когда впервые увидел его. Параноика выдают глаза — больные, беспокойные, они вас словно ощупывают. Видно, что человек находится в постоянном внутреннем напряжении. Он усиленно ждёт, что с ним вот-вот что — то произойдёт. При этом он чертовски наблюдателен. Он подмечает всё: косой взгляд, обмолвку, жест. Он чувствует людей особым чутьём душевнобольного. Ему кажется, что весь мир крутится вокруг него. Он мнит себя центром вселенной. Вместе с тем ему кажется, что люди настроены против него. В нём постоянно живёт обида. За что? Почему все строят козни? Где искать защиту? Обида порождает ненависть, желание мстить. Страдание других для параноика — живительный бальзам. Нет того зла, которого он не причинил бы своим ближним, нет той казни, которая его бы удовлетворила. Правда, по временам он затихает. Начинает сомневаться в своих подозрениях. В эти минуту он всех любит, он раскаивается, он щедр и великодушен. Увы, это длится недолго. Малейший повод и он снова теряет власть над собой.
— Болезнь излечима?
— Нет.
— Но вы же лечите его!
— Я могу снять острые формы болезни, замедлить её развитие. Этому я научился у великого Парацельса, мир праху его. Вы ведь знаете, как даже в просвещённых странах относятся к сумасшедшим. Считается, что в безумных вселился дьявол. Их заковывают в цепи, их сжигают на площадях. Мой учитель первым стал лечить душевнобольных химическими препаратами, и он был первым, кто назвал безумие болезнью. Эта болезнь одинаково беспощадна и к простолюдину, и к венценосцам. Мне даже кажется, что венценосцы более подвержены душевным болезням, чем простые смертные. Власть, видимо, туманит рассудок. Возможно, власть сама по себе болезнь. Заразившись ею, человек уже не способен вести себя как другие люди, власть становится его манией. Он думает о ней дни и ночи, он постоянно страшится её потерять.
— Вам жаль царя?
— Иногда жаль. Но не надо обманываться. Параноик — это зверь. Хитрый, беспощадный и невероятно жестокий зверь. Начав убивать, он уже не остановится. Не знаю, за что