Читать интересную книгу Тайны русской империи - Михаил Смолин

Вслед за этим можно вывести следующее утверждение, по которому самодержец есть суверен не только юридический, как обладающий юридически закрепленными в Основных Законах государства нравами верховной власти, но суверен и фактический, обладающий фактически господствующей силой в государстве.

Тут же нельзя не отмстить, вослед за профессором П.Е. Казанским, преимущества русской юридической терминологии, по которой суверенитет юридический выражается термином «верховенство», а суверенитет фактический термином «самодержавие». Разделение суверенитетов юридического и фактического принципиально недопустимо из-за возможной борьбы за власть. А потому только та верховная власть может быть юридически верховной, которая самодержавна, и только власть господствующая, а значит, самодержавная, должна быть одновременно и верховной.

Самодержавие, как принцип всякой власти, как полновластие вообще, принципиально не может отрицаться при любом государственном строе, к нему прибегает и республиканский способ правления в чрезвычайных для государства случаях, когда демократическая процедура принятия решения уже совершенно не дает нужного результата. Так же достаточно редко полновластие проявляется в полную силу и в монархии — лишь когда обычный ход дел требует решающего вмешательства верховной устроительной власти.

Разница в том, что при республике единоличный способ действия всегда подозрителен, так как часто по необходимости идет вразрез с существующим всегда несовершенным законом. При монархии же он хотя и чрезвычаен, но закономерен, и монархическое правосознание считает его глубоко присущим власти государей, поскольку монархическим идеалом всегда был монарх, который все может в области государственного строительства, никакой земной властью во внутреннем управлении страной не ограничен и потому имеет вес земные возможности следовать и стремиться делать добро своим подданным.

При религиозном мировоззрении (все же не без весомых оснований приписываемым русскому народу даже его недоброжелателями) лучшим режимом будет тот, который менее всего будет вовлекать в государственное управление народ без какого бы то ни было убытка для дела, оставляя как можно более времени народу для религиозной, семейной и профессиональной жизнедеятельности.

Царская власть в России всегда будет восприниматься как тяжелый удел, падающий на плечи властвующего по Промыслу Божью, избранного для этого подвига. Нежелание народа властвовать наглядно видно на примере непользования своими политическими правами выборщиками до революции. Профессор В.Д. Катков приводит такие цифры: в Москве на выборах в начале XX столетия из имеющих на то право пользовались им около 10 процентов, а при выборах в Государственную Думу эта цифра балансировала между 10 и 20 процентами[40].

Современные выборы дают в России лишь несколько более высокий процент, и то не везде; недаром в большинстве законов о выборах у нас записала необходимость явки лишь 25% избирателей, как порог для законности выборов. Это — область исторически сложившейся национальной психологии, и здесь некорректно говорить об индифферентности или лени и т.п. вещах.

Нация, сформировавшаяся как историческая общность и выработавшая свой орган власти — самодержавие царей, который и брал на себя заботу властвовать, привыкла за многие века к этому, срослась с восприятием власти как органа, снявшего с нации обязанность заниматься сложнейшим управлением огромнейшей империей.

«Самодержавие, — как писал один известный консервативный юрист, — есть объединение всех стихий властвования в лице одного наследственного русского царя, олицетворяющего собой единую нераздельную Россию»{171}.

Нация, выработав свою психологическую физиономию, уже никогда не в состоянии от нее избавиться, как невозможно избавиться человеку от настроенности раз повзрослевшей своей души. Когда мы говорим о национальных отличиях, о том, что же нас отличает от других государств и наций, то, безусловно, одним из первых и наиболее ярких примеров отличий всегда будет исторически сформировавшаяся верховная власть. Говоря об этом на русской почве, мы говорим о русском самодержавии.

«Власть есть воля, — как писал профессор П.Е. Казанский, — на основании права, распоряжающаяся силой. Таким образом, во главе государства русского стоит воля физического лица. Сила, которой она распоряжается, есть сила русского государства, русская сила, русская мощь. Русское право принимает все возможные меры для того, чтобы верховная власть была просвещена всеми данными знания, гения и опыта, которыми обладает русский народ, чтобы она нашла себе организованную поддержку со стороны воль всех русских граждан, была в единении с ними, а равно, чтобы она могла действительно опираться на всю русскую мощь, так как только при этих условиях государство может двигаться вперед»{172}.

В исторической жизни государства Русского самодержавие всегда стремилось исполнять заповедь Божию о том, что, кто хочет быть большим, тот должен быть всем слугою. Русские самодержцы всегда отдавали себе отчет в том, что их власть не есть самоцель, а лишь орудие для претворения в исторической действительности тех высоких национально-политических идеалов, которыми жила нация. Русское самодержавие всегда служило Русскому государству, русской нации, православной церкви как ревностный служка, не щадивший ни сил, ни самой жизни в своем подвиге. Потому и всякий истинный сын церкви православной, каждый патриот русского государства, каждый русский националист видели в самодержцах всероссийских своих державных вождей.

Неограниченность и самоограниченность самодержавной власти. Можно ли назвать верховной властью ту, которая не является полновластием и не может сделать то, что ей желательно? Яснее ясного, что такую власть назвать настоящей верховной властью никак нельзя. Она является лишь ограниченной властью, имеющей властных конкурентов в государстве.

Закрепленная в русском государственном праве юридическая неограниченность самодержавия в Российской империи естественно подразумевала, что фактически самодержавная власть самоограничивала себя массой религиозных и национальных традиций. Нормы же права исходят от верховной власти, которая одна только и может законодательствовать.

Неограниченность верховной власти заключается в том, что никакая другая власть не имеет в государстве равенства с этой верховной властью, никакая другая власть не имеет возможности ограничить свободу настоящей верховной власти, и нет никаких юридических или фактических препятствий, которыми верховная власть должна ограничиваться в своей деятельности. Верховная власть является неограниченной, если свободе ее властвования в государственном организме не положено границ и препятствий, если у нес нет юридических конкурентов и если она не подчинена никакой другой власти в государстве или вне его.

Различие между понятиями верховенства и неограниченности очень емко определил профессор П.Е. Казанский. Он писал: «Неограниченность есть отрицание всяких возможностей, при которых эта власть могла бы оказаться ниже какой-либо другой или хотя бы на одной плоскости с какой-либо другой, а в результате этого и подправкой»{173}.

В дальнейшем неизбежно встает вопрос о соотношении неограниченности власти и деспотичности власти. Где проходит граница между этими двумя понятиями?

Деспотическое правление никак не связано законом, при деспотии воля правителя, ясно выраженная им, уже становится законом. Таким образом, закон представляет собой трудно определимую и непостоянную почву в воле деспота. Неограниченный самодержец, изъявляя свою волю в писаном законе, самоограничивает свою волю уже появившимся на свет законом, что дает возможность устойчивого функционирования государственному законодательству. Иначе говоря, монарх неограничен в праве издания, изменения и отмены законов, но самоограничен в обязанности подчиняться этому закону, пока не пришло время его изменения или отмены. Законы для верховной власти имеют, таким образом, лишь нравственное значение. Как только нравственная правда закона перестает работать, как только закон перестает обеспечивать поддержание правды в обществе, так верховная власть теряет необходимость самоограничиваться и либо изменяет, либо отменяет его вовсе.

Самодержец владеет верховною властью не для утехи вседозволенностью, а для исполнения своего долга и для побуждения других к его исполнению. Потому, собственно, будучи ограниченным самой сущностью монархического принципа, самодержец должен быть образцом служения долгу, правде. Л.А. Тихомиров даже считал самодержца органом абсолютной правды и справедливости в государстве, так же как, например, суд — органом законности, армию — органом мужества.