Несмотря на огромной важности услугу, которую юный воин оказал дочери барона де Вилладинга, и длительное знакомство, которое вследствие этого возникло, Адельгейда, борясь со своим чувством, вела себя всегда по отношению к Сигизмунду настолько сдержанно, хотя простые обычаи Швейцарии допускают для девушки с ее титулом гораздо большую свободу, что юноша остановился будто вкопанный, сомневаясь, ему ли она помахала рукой. Адельгейда, видя замешательство Сигизмунда, вновь поманила его. Тогда он, словно на крыльях, сбежал с холма и исчез, заслоненный стеной замка.
Преграда осторожности, которой столь долго придерживалась Адельгейда, исчезла, и девушка почувствовала, что несколько минут могут решить ее судьбу. Пока Сигизмунд огибал замок, чтобы подойти к воротам, Адельгейда собралась с мыслями и восстановила утраченное самообладание.
Когда Сигизмунд вошел в рыцарскую залу, девушка все еще сидела возле открытой балконной двери, бледная и серьезная, но совершенно спокойная и с таким выражением счастья на лице, какого он не видал за все долгие и мучительные месяцы их знакомства. Первым его чувством была радость оттого, что Адельгейда так хорошо перенесла все тревоги и ужасы минувшей ночи. Радость свою он выразил с искренностью, которую допускают обычаи германцев.
— Ты замечательно выглядишь, несмотря на тяжелую ночь, — сказал он, пристально вглядевшись в нее, так что кровь предательски застучала в висках девушки.
— Сильное возбуждение — неплохое средство против простуды. Но что говорить о буре; сегодня я чувствую себя прекрасно, как никогда, с тех пор как мы покинули замок Вилладингов. Этот дивный воздух, как мне кажется, подобен итальянскому, и нет необходимости ехать далее, если здесь я нахожу все, что необходимо для поправки моего здоровья: целительный воздух и восхитительный ландшафт.
— Ты не пересечешь Сен-Бернар! — с разочарованием воскликнул молодой воин.
Адельгейда улыбнулась, и улыбка ее несколько ободрила юношу, хоть и не была вполне для него понятна. Девушку искренне влекло к Сигизмунуду, и ей хотелось как можно скорей успокоить любимого, но женская натура, обычай или воспитание (трудно сказать, что именно явилось виной ее слабости) побудили Адельгейду избежать прямого объяснения.
— Можно ли желать иного, лучшего, чем это? — спросила Адельгейда, уклоняясь от ответа. — Воздух здесь теплый, пейзаж, прекрасней которого не найдешь и в Италии, и радушный кров. Приключения, которые я пережила за сутки, мало вдохновляют на путешествие через Сен-Бернар, хотя наш добрейший каноник и заверяет, что нас там ожидает самый дружественный прием.
— Твой облик противоречит твоим же словам, Адельгейда. ибо ты весела и достаточно здорова, чтобы наслаждаться удовольствиями дня. Ради Бога, не пренебрегай приглашением и не прими по ошибке Блоне за укрытую от холодов Пизуnote 88. Едва наступит зима, ты убедишься, что вокруг тебя по-прежнему покрытые льдом Альпы, и ветры продувают древний замок столь же свободно, как они гуляли по коридорам твоего родного Вилладинга.
— Что ж, у меня еще будет время подумать. Но ты направишься в Милан, как только завершатся празднества в Веве.
— Воин обязан повиноваться долгу. Мне предоставляют частые и продолжительные отпуска, ввиду важных семейных дел, но таковые поблажки принуждают меня быть особенно точным. Все мы, конечно, платим тяжкий долг натуре, но наши добровольные обязательства я почитаю наиболее важными.
Девушка слушала его, затаив дыхание. Сигизмунд никогда, ни единым словом, не обмолвился о своей семье, во всяком случае в присутствии Адельгейды. С родней у юноши, наверное, были связаны настолько неприятные воспоминания, что и теперь лицо его помрачнело; умолкнув, Сигизмунд, казалось, совершенно позабыл о своей прекрасной собеседнице. Девушка постаралась отвлечь его от болезненных мыслей, дав беседе другое направление. По непредвиденной, но роковой случайности попытка отсрочить объяснение только ускорила его.
— Мой отец часто рассказывал мне о виде из замка де Блоне, — сказала Адельгейда, выглядывая из балконной двери, хотя пейзаж великолепно был виден и с места, где она сидела, — но мне почему-то казалось, что дружеское расположение мешает ему судить беспристрастно.
— Ты была к нему несправедлива, — заметил Сигизмунд, подойдя поближе к балкону. — Блоне превосходит все старинные швейцарские замки хотя бы только потому, что отсюда открывается великолепнейший вид. Взгляни-ка на это коварное озеро, Адельгейда! Кто бы мог вообразить, что это дремлющее зеркало еще недавно представляло собой бурлящий котел, где мы находились посреди бешеных волн — беспомощные, без надежды на спасение!
— Без надежды на спасение — и это ты говоришь о себе, Сигизмунд!
— Не забывай, что, если бы не выдержка и сноровка того отважного моряка, мы не остались бы в живых.
— Но что было бы со мной, если бы барк благополучно достиг гавани, а мой отец и его друг разделили судьбу злополучного капитана и торговца из Берна!
Сердце юноши учащенно забилось, ибо голос Адельгейды звучал с непривычной для него нежностью, чего никогда не бывало прежде.
— Пойду поищу того смельчака, — сказал Сигизмунд, опасаясь вновь утратить самообладание ввиду такого искушения, — пора его отблагодарить.
— Нет, Сигизмунд, — с настойчивостью заявила девушка, и ноги его словно приросли к полу, — не уходи. Мне нужно сказать тебе что-то — относительно моего будущего счастья, и — мне верится — также и твоего.
Сигизмунд был ошеломлен, ибо, несмотря на то, что Адельгейда то краснела, то бледнела, речь ее была спокойна и исполнена достоинства. Он занял стул, на который она молча указала, и сидел неподвижно, словно окаменев, вслушиваясь в каждое ее слово. Адельгейда поняла, что объяснение неизбежно и что отложить его теперь было бы недостойно ее. Сословная гордость и, возможно, уклончивость, присущая женскому полу, вновь заставили было ее уйти от разговора, но девушка вняла голосу более возвышенных побуждений. .
— Тебе, наверное, радостно, Сигизмунд, вспоминать о своих добрых поступках. Ведь если бы не ты, Мельхиор де Вилладинг остался бы бездетным; либо я, дочь его, была бы теперь сиротой. Сознавать, что у тебя хватило воли помочь своим друзьям, наверное, доставляет наибольшее удовольствие.
— Ради тебя, Адельгейда, я готов перенести любую опасность, — ответил Сигизмунд приглушенным от волнения голосом. — Счастье быть полезным тебе и тем, кого ты любишь, я бы не променял на императорский трон. Однажды я уже выдал тебе свою тайну, и сейчас напрасно было бы это отрицать. Ты знаешь, что я люблю тебя; люблю вопреки собственной воле. И я рад сказать тебе, что буду любить тебя, пока жив. Никогда не намеревался я тревожить этими признаниями твой скромный слух, который не следует ранить бесполезными откровениями, но — ты улыбаешься, Адельгейда! — неужто твоя нежная душа насмехается над бесплодной страстью?