Читать интересную книгу Женщина и мужчины - Мануэла Гретковская

Яцек конспектировал план презентации: «Чем древнее концепция, тем она надежнее. Вспомним Стоунхендж; упомянуть самые яркие примеры и, – он подчеркнул красным, – атаковать идеей. Прообразом славянских построек является рига. Ригу отличает удивительное отсутствие какой бы то ни было конструкции: это пустое пространство, очерченное прутьями. Самое важное в ней – перекрытия, соединения, которые сверху связывают эти прутья, позднее – балки. Это идея времен неолита! Риги – постройки дешевые, их возводили быстро, из всего, что под руку попадется, поскольку хозяйственные постройки должны были стоять в течение одного-двух поколений, максимум пятьдесят лет. Хижина, построенная аналогично, но более добротно, – сто лет, костел – тысячу. Но все эти постройки объединяет общая философия риги и система соединений – перекрытия и крыши. Отличает же их друг от друга выносливость материала и время, затраченное на строительство. В риге клиент может оборудовать гараж, склад старья… Самое важное – не строить в Польше домов, оторванных от польских традиций: я говорю о бараках эпохи ПНР, о виллах для нуворишей… На нашей земле рига – это как патио для латиноамериканцев – легкая, дешевая конструкция. Мы даже не осознаем ее великого значения. Она и защищает от ветра, и создает чувство безопасности, и предоставляет дополнительное крытое пространство. Относительно общей стоимости участка и построек: стоимость риги составляет всего лишь… одну десятую. Кроме всего прочего, именно идея риги станет той «изюминкой» нашего рыночного предложения, которая будет отличать его от множества других: мы заботимся о преемственности традиций и обеспечиваем комфорт».

Яцек верил в свой дар убеждения, а хорошее самочувствие укрепляло эту веру. Если презентация пройдет успешно, он подпишет договор и увезет Клару на отдых. Для фирм, специализирующихся на освоении и застройке новых районов, рассуждения о собственном миссионерстве были не более чем прикрытием, за которым таилась прозаическая обдираловка. У Яцека же за плечами уже был успех «Польских подворий» – фирмы-матери, основывающейся на благородных традициях и ориентированной в будущее.

– Господа, – представлял он себе две пары внимательных глаз, принадлежащих умным и агрессивным – то есть энергичным – человекообразным существам, почуявшим возможность хорошо заработать. Они готовы на преступление, то есть в условиях бизнеса – на риск. Потому что от способности рисковать зависит их выживание. – Господа! Бетонные дома семидесятых годов уже сносят. Стоимость их переделки превысила бы стоимость строительства. А польские подворья легкой конструкции – это корабли, которые отчаливают в будущее, это путешествие к неведомому! – (По ходу он думал о том, куда можно поехать с Кларой, – не выбрать ли какой-нибудь экзотический тур?) – Мы не знаем, что ждет нас в дальнейшем, – продолжал он импровизировать. – Может быть, все мы вынуждены будем установить в наших домах кондиционеры? Пожалуйста! Польское подворье не предполагает забетонированного фундамента. Под полом будет пространство, в котором можно проложить провода, установить новые трубы. Я хотел бы подчеркнугь, что проект сочетает в себе добротность и гибкость.

На презентацию Яцек взял с собой альбом «Риги скандинавские и славянские» – единственный экземпляр, предмет многолетних поисков, содержащий фотографии, сделанные в польских, шведских и датских деревнях. Вот целый ряд риг на Борнхольме: их поочередно пристраивали одну к другой, и они ничем не отличаются друг от друга, кроме времени возведения, – первая датируется концом XVIII века, последняя – началом XXI. Яцек всматривался в риги, сгибающиеся под порывами ветра, и это наблюдение было для него зрелой, мудрой формой созерцания – вот так же он любуется профилем спящей Клары, ее первыми четкими морщинами вокруг рта, ее прикрытыми веками и небольшими отечными подушечками под глазами. Сорокалетняя Клара была красива, и эта красота была гораздо интереснее той, что когда-то привлекла его внимание в дядином – мир его праху! – агентстве недвижимости. Сейчас Клара была совершенна. Ее изначальные, структурные недостатки – негибкость, отсутствие спонтанности – со временем обратились в такие достоинства, как взвешенность и рассудительность. Именно будучи лишенной обычной для женщин чувствительности, она сумела выдержать его депрессию. Болезнь разделила жизнь Яцека пополам: на до и после. Вторая половина – после выздоровления – казалась ему самому более хрупкой. «Это я так выстрадал уход своей молодости, – догадывался он. – И теперь я наконец добрался до среднего состояния – между зрелостью и старением». Что ж, он ничего не имеет против. В архитектуре знания о старении материалов могут быть важнее и полезнее, чем инженерные расчеты. Овладевший ими имеет больше шансов остаться в истории. Яцек убедился в этом, когда реставрировал костел Пресвятой Девы Марии в Пултуске, его арки эпохи Возрождения. Буря сорвала крышу, что, возможно, могло нарушить конструкцию. Яцек тогда только-только защитил диплом, еще носил усы и бакенбарды – для важности. С вещевым мешком через плечо, в армейской куртке он вошел в главный неф – и ноги у него подкосились от ужаса. Колонны стояли криво, будто их устанавливали наугад. Он представил себе, что творится под крышей, если строители не сумели справиться с колоннадой. Ведь ренессансная арка с цилиндрическим сводом – одна из самых трудных для исполнения форм… Яцек вспомнил, как легко он взбирался по строительным лесам, ощущая запах сырости, смешанный с ладаном и ароматом цветущих деревьев. Распугивая голубей, он измерял перекрытия, лазал по чердаку костела и надивиться не мог: надо же, а здесь все будто под линеечку! Такой свод и следующие пять сотен лет простоит. Яцек сел на балку и принялся соображать. «Костел строили мастера. Они допускали ошибки там, где могли себе это позволить. Возводили кривые, как бы изначально «старые» колонны, приспосабливая их к тому времени, которое еще не наступило. Костел на откосе, велика вероятность обрушения… Эй, ваши гнезда скоро замуруют, прочь отсюда! – плевался он в птиц, сидящих ниже, и швырял в них песком. – Для идеальных построек нарушение пропорций губительно. А здесь кажущаяся ущербность в действительности – преимущество».

Их брак с Кларой тоже был не без изъяна. В командировках он изменял ей. Нет, ничего серьезного, он даже не запоминал имен – так, скучающие провинциальные красотки, жующие пузыристую резинку. Одна развитая не по годам лицеистка назойливо допытывалась насчет художественного института в Варшаве. Все они были частью пейзажа, его возбуждающим элементом, не более. На содранном колене лицеистки, будто на сбитом яблоке, красовался синяк. Она выцыганила у него адрес и приехала в Варшаву. Клара тогда была в Китае. Девушка легла спать на лестничной площадке – в лучших традициях мелодрам. Яцек снова мог воспользоваться случаем, но предпочел притвориться отсутствующим. Утром малолетка помочилась на половичок и ушла. Яцек с облегчением смотрел в глазок, как она уходит, и думал: все же хорошо, что он не сходит с ума по малолеткам, по их синтетическим стрингам и признаниям, которые они выдыхают вместе с пивным душком:

– Я не ношу лифчик. Лучший лифчик – руки мужчины, такого, как вы…

Он изменял Кларе и, чувствуя свою вину, любил ее еще сильнее. Когда-то ему нравилась и бойкая блондиночка Иоанна, жаль, что располнела. В «Судебной медицине», спрятанной на самом верху Клариной библиотеки, Яцек видел фотографию трупа, раздувшегося от разложения. Если бы не синюшный цвет кожи, можно было бы подумать, что сфотографированный в костюме парень – просто толстяк. Полнота казалась Яцеку гибелью пропорций, разложением при жизни. Клара была стройной, он тоже. Вместе они будут красиво стариться – пара почтенных сухощавых старичков кормит голубей и для настроения покуривает «травку» в длинных стеклянных трубках.

– Салют! – махнула рукой Габрыся сидевшему за завтраком отцу.

– Что еще за салют? В честь Че Гевары или кого? – рявкнул Марек.

Он не то чтобы злился на дочь, свою любимицу, – ему досаждали брекеты, поставленные Эльжбетой. Они раздражали слизистую, давили на коренные зубы и клыки. Эльжбета, ее упругие груди, вплотную прижатые к его пиджаку… Груди Иоанны отвращали – будто отделенные стеной обвисшего жира. Коротенький врачебный фартучек Эльжбеты, ее чулки, которые сами держатся на бедрах, надо же, бедра держат чулки, бедра… Задумавшись, Марек выковыривал спичкой из-под проволоки на зубах кусочки ветчины.

– Салют, папка! – Габрыся свернула у двери и задобрила отца, чмокнув в свежевыбритую щеку.

Туго заплетенная коса дочери – коса, за которую Марек вел бои, требуя смыть с нее краску и выпрямить завивку, – пощекотала его траурной «бархаткой».