Он чарующе улыбнулся, как будто уже позируя.
Наверное, у меня отвисла челюсть. Но ненадолго.
— Ах, ты… ты…
Я никак не могла подобрать для него достаточно скверного слова. Неужели все это путешествие в прошлое, в это кошмарное место, было затеяно лишь для того, чтоб потешить его непомерное самомнение? Я гневно уставилась на Илию. Лицо его было мрачным, а глаза — акульими, не отражающими света. И как только я могла считать его интересным? У меня загорелись щеки от стыда.
— Я никогда не стану делать твой портрет! Никогда!
Илия вскинул руки, словно защищаясь от моих слов как от удара.
— Тише, Ребекка, тише. Эта картина должна быть написана. Не ради меня, а ради тебя. И даже не столько ради тебя, сколько ради твоего народа. Ради детей всей огромной еврейской диаспоры. Надо напомнить им, кто они такие. Она положит начало эпохе возрождения в иудаизме, и эта эпоха протянется дольше, чем твоя жизнь, и жизнь твоих детей, внуков и правнуков, и так до двадцатого колена.
Даже не знаю, что ошеломило меня больше — что картина, которую я когда-нибудь создам, будет обладать такой силой, или что у меня будут правнуки. Мне же всего пятнадцать лет! Кто же заглядывает настолько далеко?
— Но почему я? И почему Маша? И Ева?
Илия оглянулся через плечо на сидящую Машу; ее уже окружала группа сверстников. Кажется, Маша играла с ними — все утраченное детство вернулось к ней в один миг. Ева стояла, прислонившись к стене, и внимательно наблюдала за происходящим; она уже успела стать хранительницей Маши, ее ангелом, ее матерью. Илия повернулся обратно и склонил голову чуть набок.
— Думаю, ты уже и сама это поняла.
Я снова посмотрела на Машу. Она встретилась со мной глазами и улыбнулась. Это была улыбка моей сестры. Как я могла не заметить раньше?.. Все очень просто — раньше Маша никогда не улыбалась. В лагере нечему было улыбаться. Да, конечно. Мою сестру назвали в честь нашей прабабушки, Машанны.
— Если бы она умерла в лагере, ты никогда бы не родилась, — пояснил Илия, прежде чем начать растворяться в воздухе, — Картина никогда бы не появилась. Великое возрождение так никогда бы и не произошло.
— Но я родилась… — начала я.
— Родилась, чтобы рисовать, — завершил фразу Илия.
Он схватил меня за руку и повлек за собой в сторону вечности, в настоящее, домой.
Тэд Уильямс
«Руки чужака»
Тэд Уильямс обрел всемирную популярность сразу после выхода своей первой книги — «Tailchaser’s song» (в русском издании «Хвосттрубой, или Приключения молодого кота»), С тех самых пор его произведения так и держатся в числе бестселлеров благодаря высокому литературному уровню, а также преданности читателей. Перу Уильямса принадлежат циклы «Memory, Sorrow and Thorn» («Память, Скорбь и Терн»), «The Otherland» («Иноземье») и «Shadowmarch» («Марш теней»), а также одиночные романы «Caliban’s Hour», «Child of an Ancient City» (в соавторстве с Ниной Кирики Хоффман) и «The War of the Flowers» («Война цветов»). Помимо романов Уильямс пишет комиксы для издательства «DC Comics», а также сценарии для кино- и телефильмов.
Тэд Уильямс с семьей живет в Сан-Франциско.
В неординарном рассказе, следующем далее, автор говорит о том, что если использовать магию для исполнения своего заветного желания, то оно может и исполниться…
Люди в деревне уже несколько дней шептались насчет двух бродяг, появившихся в лесу Оруженосцев, но первым с ними заговорил мальчишка Тобиас.
Тобиас отличался своенравием. Сам факт, что в тот день была его очередь пасти отцовских овец на холме над лесом, можно сказать, гарантировал, что какая-то овца возьмет да и забредет вместо луга под сень леса, а Тобиас отправится за ней следом.
Мальчишка совсем забыл, что в лесу видели чужаков, и вспомнил об этом только тогда, когда заметил дым, серым шарфом вившийся среди деревьев. На мгновение Тобиасу стало страшно: с чего бы вдруг кому-то жить под открытым небом, мерзнуть по ночам да мокнуть под осенними дождями, если этот кто-то причисляет себя к богобоязненному люду? В лесу живут одни разбойники да опасные сумасшедшие — это ж всякому известно.
Будь Тобиас хоть самую малость не таким упрямцем, он бы развернулся да и дернул обратно на холм и, возможно, даже отцовскую овцу не забыл бы с собой прихватить. Но часть его натуры, довольно изрядная, более всего на свете ненавидела неизвестность. Именно она, эта часть натуры, когда-то заставила Тобиаса оторвать лапку у лягушки — мальчик надеялся выяснить, что же тварь станет делать. (Лягушка ничего не сделала и вообще вскоре умерла, устремив на него обвиняющий взгляд выпученных глаз, так что Тобиас почувствовал себя виноватым.) Именно из-за своей натуры Тобиас затупил лучшую отцовскую косу, пытаясь срезать ею дерево, и именно она подтолкнула Тобиаса вывалить наземь содержимое драгоценной материнской корзинки для шитья — тогда это стремление к знаниям закончилось тем, что мальчик всю вторую половину дня, вплоть до сумерек, ползал на четвереньках, собирая все до единой рассыпанные иголки и булавки. Однажды этот мятежный дух даже увел Тобиаса на несколько миль от деревни, по направлению к городу Идерс-Чёрч — говорили, будто он такой большой, что улицы там имеют названия! Отец и еще двое мужиков изловили Тобиаса через час после заката, когда тот, выдохшийся и проголодавшийся, присел на обочине. Его, конечно, выпороли, но для юного Тобиаса порка была лишь частью цены за возможность действовать.
Так что теперь Тобиас вместо того, чтобы развернуться и убраться подальше от леса и его опасных обитателей (хотя бы ради отцовского скота, если уж на то пошло), проследовал к источнику дыма — небольшого костерка на прогалине. Вокруг огня хлопотал какой-то невысокий человек, смахивающий на крысу. Морщины у него были так глубоки и темны от въевшейся грязи, что он походил на сушеное яблоко. Его здоровяк товарищ — он сидел на камне и не поднял головы даже тогда, когда Тобиас наступил на ветку, хотя невысокий аж подпрыгнул, — выглядел так странно, что мальчишку невольно пробрала дрожь. Голова у здоровяка была выбрита, хоть местами неважно, а череп под кожей бугрился там, где ему бугриться не полагалось. Костлявый подбородок отвис, в щель между верхними и нижними зубами виднелся язык, и, хотя здоровяк не казался слепым, глубоко запавшие глаза были тусклыми, как грязные камни.
Если здоровяк не обратил на Тобиаса никакого внимания, то его товарищ еще как обратил. Он уставился на мальчишку, словно пес, решающий, то ли ему зарычать, то ли кинуться прочь.
— У вас дрова слишком мокрые, — сообщил ему мальчишка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});