до ночи Блада никто не хватится. Может быть, не хватятся и до завтра — кому он ночью нужен? Если учесть минусовую температуру и пронизывающий ветер — до утра он не доживёт. Выход один: лезть наверх, обратно на вышку.
Пустой желудок тоскливо сжался и медленно пополз в направлении горла: подняться можно только по тросу, и для этого придётся отстегнуть страховку. В довесок ещё и сам трос слишком тонок, чтобы удобно за него ухватиться (тем более окоченевшими пальцами), он быстро изрежет перчатки и руки в кровь. Блад никогда не опускался до похабных ругательств (они напоминали ему об отце), но сейчас не сдержался.
В голове с яркостью фейерверка вспыхивали образы ближайшего будущего, сплошь безрадостные. Благодаря медакадемии офицер знал, что и как будет происходить с его организмом, останься он ждать помощи. И догадывался, в каком неприглядном виде окажется его тело после такой смерти.
— Чёрт, я буду мёртв, мне будет плевать! — зло пробормотал он, пытаясь выкинуть из головы мерзкую картинку, но не тут-то было.
Зажмурился, сосредоточился на дыхании: «думай, идиот, думай!» Вопреки усилиям, мысли лезли исключительно о том, какая смерть в данных обстоятельствах будет более безобразной и мучительной, — словно то, как именно он умрёт, было важнее непосредственно смерти. «Уж лучше на мине подорваться, чем вот так! Думай, думай-думай-думай-думай! И не о том, что под твоей задницей шестьдесят футов пустоты, трусливое ты дерьмо!»
Не могу понять, что усилилось: головокружение или ветер? Действительно ли трос начало раскачивать, или мне только кажется? Руки занемели, ноги затекли. Ни тех, ни других я уже не чувствую.
Разлепляю веки, стараясь не глядеть вниз. Окидываю взглядом картину вокруг и вновь зажмуриваюсь: всё по-прежнему. Болтаюсь, как… долго и бесславно, короче говоря.
Перед глазами по закрытым векам прочерчиваются какие-то линии. Четыре вверх, восемь — по диагонали, соединяя их крест-накрест с каждой стороны. Чёрт, это же вышка! Открываю глаза. Неблизко. Но и трос у меня отмотался прилично, должно хватить! А главное — не нужно отстёгивать страховочные ремни: даже если сорвусь — вернусь обратно. Дел-то на пять минут: раскачаться посильнее, достать до опор, проползти по ним до лестницы, чтобы по-человечески спуститься вниз. И не обосраться со страха.
Начинаю раскачиваться. Понимаю: тому, что голодом и алкоголем победил желудочные кульбиты, радовался слишком рано. Дело идёт небыстро, но размах троса всё больше и больше. Однако такими темпами, пока дотянусь до перекладины вышки, выблюю все внутренности.
С первого раза ухватиться за перекладину не получилось, и Винтерсблада крепко приложило боком о деревянную балку, отбросило в сторону, закрутило вокруг своей оси. В глазах окончательно потемнело, а голова, казалось, вот-вот разлетится вдребезги. Мужчина отпустил трос, повис на ремнях. С силой сжал ладонями пульсирующие виски, зажмурил глаза. Мир немилосердно колыхался вокруг, хлестал ледяным ветром, кружил Блада в тошнотворном мелькании неба и земли, как чаинку в заварочном чайнике.
Прошло много времени, прежде чем кружение остановилось, а Винтерсблад смог сделать полный вдох и открыть глаза. Вокруг ничего не изменилось: вышка была всё так же далеко, а сам младший лейтенант висел по-прежнему высоко. Только эта высота уже не так его пугала: внутри всё занемело, окоченело, как и пальцы, вновь стиснувшие трос.
Винтерсблад раскачался ещё раз, — и теперь, долетев до перекладин, ухитрился зацепиться за одну из них, повис на локтях, с размаху ударившись грудью о балку. Боль выбила из лёгких весь воздух, понадобилось несколько секунд, чтобы вдохнуть заново. «Кажется, треснуло ребро… К чертям, сейчас не до ребра!»
Блад подтянулся, нащупал ногами нижний брус — наконец что-то твёрдое под сапогами! Пусть узкое и обледеневшее — это уже детали. Поднырнув под перекрестье, оказался внутри вышки. Двигаться дальше его не пускал трос. Винтерсблад встал поустойчивее, обняв перекладину; отцепил карабин, и трос, с тонким свистом разрезая морозный воздух, полетел прочь. Что-то под треснувшим ребром мужчины заунывно отозвалось на этот свист: он остался без страховки, и теперь оступиться нельзя.
Аккуратно, приставными шажочками, он пополз по внутреннему периметру вышки к лестнице. Руки замёрзли и через перчатки не чувствовали деревянных балок. Каждый раз, когда он переставлял ногу, Бладу казалось, будто пальцы его соскальзывают с обледенелой деревяшки и до того, как он полетит спиной вниз, остаётся лишь вздох. Но это была иллюзия, головокружение.
К моменту, когда младший лейтенант добрался до лестницы, ноги его превратились в неуклюжие рыцарские доспехи: потеряли всякую чувствительность, и, казалось, отзывались скрипом на каждое движение. Руки — и того хуже. Винтерсблад повалился на широкие деревянные ступеньки, с хрипом вдохнул. В груди всё болело, шея и плечи не ворочались.
— Копаный бруствер! Чтоб я ещё хоть раз в одиночку полез на этот, так его, причиндал! — просипел Винтерсблад, неуклюже поднимаясь на ноги. — Уж лучше буду блевать при всех, пусть потешаются!
Он провёл в воздухе почти весь день. Вечером, когда вернулась пехота, он наткнулся на Мэннинга, и тот при виде младшего лейтенанта не сразу справился с изумлением.
— Ты здесь что делаешь?! — выдохнул Валентайн, но вдруг собрался, сдвинул белёсые брови, изобразил недовольную гримасу. — Пошёл отсюда, не мешайся под ногами! — и скорым шагом удалился в сторону столовой.
— То есть как — «что делаю»? — поднял брови Винтерсблад, и призадумался, глядя вслед капитану. — Ах ты, сукин сын! — вполголоса протянул он, о чём-то догадываясь, — паскуда ты офицерская! Ну, погоди у меня, мразь! Я тебе лицо твоё сытое ещё отрихтую!
Мост
— Вас десантируют здесь, — подполковник Ходжес ткнул пальцем в южную окраину Эшклинга. — Здесь, — указал он чуть выше, — мост через главный городской канал. Два пулемёта за бетонными блоками, человек двадцать имперских. Если вынудим их отступать — они взорвут за собой мост, а его нужно сохранить. Поэтому рота капитана Мэннинга должна форсированно взять мост. Рота лейтенанта Асмунда прикрывает. Всё понятно? — Ходжес окинул взглядом сидящих перед ним офицеров.
Этот прямой, требовательный взгляд выдерживали не все. Чёрные, чуть навыкате глаза подполковника так смотрели из-под густых бровей, припорошенных снегом ранней седины, что возразить его словам не представлялось возможным. Приходилось выскакивать вон из шкуры и соответствовать ожиданиям, даже если командир 286-го полка требовал чего-то запредельного.
— У вас будет часа три-четыре до подхода пехоты. К