Если бы кто-то приковал меня к батарее, а сам бы мучал Наргиз…
Нет, не хочу думать об этом.
Тогда меня смертельно обидели. Как быть смертельно обиженным, я уже знал. А как кого-то любить — еще нет.
Сейчас же, ложась рядом с Наргиз, я полон ранее неизвестных мне чувств. Назовем это — нежность. Секс у нас нечастый. Оказалось, я старый больной человек. Хочу ее все время, но могу только изредка.
Наргиз смеется и говорит, что не все сразу. И что чем реже могу, тем больше буду ее любить. Если бы так какая-нибудь шлюшка пошутила раньше — наверняка это была бы ее последняя шутка. Но Наргиз смеется своим звонким, детским, негромким смехом — и мне тоже становится смешно. Хотя чего уж тут смешного. Ведь если мы останемся живы, то я такими темпами стану полным импотентом уже лет через пять. А ей в это время будет только…
Опять не знаю сколько.
Но теперь мне кажется, что ей около двадцати.
Слишком много она знает в постели. Даже когда я ничего не могу, мне чертовски приятно.
Я не ревную к ее прошлому. Я просто сжимаюсь от жалости и гнева, представляя, что ей пришлось пережить.
Из борделя, куда ее вначале привезли, она сбежала. Если б нашли — убили бы.
Потом работала швеей в какой-то промзоне под Ногинском. В подвале без дневного света. Зато с печкой, потому что другого отопления у них не было.
На улицу рабочих не выпускали. Только в сортир-будку. Все были узкоглазые, без паспортов.
Узкоглазые — ее термин. Почему-то он кажется ей смешным. Глазки Наргиз тоже, конечно, не европейские. Очень красивые, миндалевидные. По ней трудно определить национальность. Девчонки с такими глазами живут по всей России: в Ярославле, в Сибири, да и в нашей Астрахани. Везде, где славяне тесно общались с азиатами.
Однажды ночью — уже этой зимой — она почувствовала сильную головную боль. Все спали. Она встала, вышла к их вонючей будке. Идти обратно, в подвал, страшно не хотелось, промерзла до утра наверху.
В итоге единственная осталась жива. Остальные угорели от печки.
Сначала Наргиз хотела себя убить. Считала, что виновата в смерти подруг. Она же могла их разбудить, если б сообразила, что случилось.
Но очень быстро ей стало не до самоубийства. Потому что один из совладельцев предприятия, нелегальный бизнесмен с Кавказа, решил убить Наргиз, чтоб сохранить досадное происшествие в тайне от властей. И заодно — скрыть факт работы нелегальной фабричонки: вывезти в фургоне и закопать остальные шесть тел трудности не составляло. Второй совладелец — местный товарищ из бандюков — не возражал, даже изъявил готовность все взять под свою ответственность. Он давно оказывал Наргиз знаки внимания, но та, не взирая на советы подруг, на них не ответила. Теперь бандюк мог убить двух зайцев: и девушку заполучить, и, натешившись, убрать единственного свидетеля.
Не учли только тонкого слуха Наргиз и ее недетской готовности к риску. Она, смеясь, рассказала, что ударила бандюка кочергой, которой работницы, когда еще были живы, мешали дрова в печке и выковыривали из нее золу. А потом очень быстро побежала.
Действительно смешной рассказ. Прямо комедия положений.
Я спросил, сможет ли она найти ту фабрику.
Наргиз сразу стала серьезной и сказала, что не сможет.
Я ей не поверил, но теперь и новый гнев — на «добрых» владельцев фабрики — мне придется носить в себе.
Все-таки этот мир есть за что ненавидеть.
По-моему, их ужасный саб, сварганенный из длинной поджаренной булки, в толщину больше, чем рот Наргиз. Но она смешно его ест, напоминая одновременно змейку и мышку.
Заметив мой взгляд, умудрилась с набитым ртом рассмеяться. Ни крошки при этом не уронив.
Чуть-чуть прожевав, сказала:
— Очень вкусно, правда.
— Ешь, малышка, — сказал я и погладил ее по голове. Она тут же прислонилась к моей ладони щекой.
Счастливое появление этой девчонки перекроило все мои планы.
Раньше главным в жизни было лишь желание замочить Амирчика и Полея. Остальное интересовало гораздо меньше, я об остальном особо не задумывался.
Теперь же ситуация коренным образом менялась.
От своих планов по друзьям детства я отказаться не могу. Это вопрос принципа и понятий.
Но если останусь жив, то надо будет устраивать нашу жизнь с Наргиз. А если не останусь, что более вероятно, то надо будет устраивать жизнь Наргиз без меня. Потому что самая страшная смерть Сергея Краснова виделась мне такой: его — убивают, а ее тащат обратно, в бордель или на ту фабричонку под Ногинском.
Этот вариант развития событий следовало исключить бесповоротно.
Для чего требовались деньги, много денег.
И механизм обращения с ними.
Потому что, когда ты в розыске или, что немногим лучше — ты гастарбайтер без паспорта, — пользоваться даже большими деньгами бывает затруднительно.
Итак, имелись две самостоятельные задачи.
Первая — стать богатым.
Вторая — суметь воспользоваться богатством. Если не мне, то хотя бы Наргиз.
Когда я пытался посвятить ее в ход своих мыслей, она переставала смеяться. И начинала плакать.
Ей не хотелось быть богатой в одиночестве.
Возможно, я виделся ей единственным приличным человеком в этой вселенной. Потому что раньше ей попадались только неприличные.
Пришлось раздумывать самому.
И чем больше раздумывал, тем меньше оказывалось вариантов.
Вообще не оказалось вариантов, кому бы я мог доверить деньги и Наргиз. Точнее — Наргиз и ее деньги.
Относительно приемлемым, как ни странно, мне сейчас представлялся только долбанутый профессор, столь ловко лишивший меня четырех кровных «лимонов».
Я так сконцентрировался на внезапно пришедшей в голову мысли, что почти отвлекся от жены. Впрочем, ее это никак не напрягло. Потому что она, в свою очередь, в данный момент интересовалась только трехцветной кошкой, трущейся о ее ногу. Похоже, это было второе приличное существо во вселенной, потому что Наргиз оторвала кусочек своего расчудесного бутера и дала кошатине. Та с довольным видом — и так же аккуратно — поглощала добычу.
А я напряженно размышлял по поводу профессора.
Как же до меня раньше не доперло! Уже многое можно было бы предпринять.
Профессор, несомненно, умен и со связями — раз.
Второе — он охоч до бабла. Это очень важно, потому что не азартный человек не склонен к риску за деньги.
И наконец, что, может быть, самое важное — профессор вполне упертый мужчина. То бишь — не вполне рациональный. И это вообще замечательно, потому что любой рациональный мужик после моей смерти заберет у беззащитной Наргиз все деньги.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});