Закусив губу, он посмотрел в зеркало, изучая безучастный бестрепетный облик. Эти пустые, лишенные огня глаза, эти губы, искривленные ухмылкой. Если б так же просто можно было увидеть отражение души! Кто знает, заледенела его душа или выгорела дотла?
И почему, почему он сидит на месте, словно божок, словно каменный истукан. Если надо бежать, что — то делать. Если еще не поздно….
Почему, он как трус укрылся за эту невозможную хрупкость, за женскую гордость, лишь бы остаться неуязвимым самому? Будто это ее вина, что он так и не сумел ничего объяснить Данави Рахану.
Стыдом обжигало щеки. Невольно опускался взгляд. Сжав пальцы в кулаки, он медленно мерил комнату шагами, ступая по съедавшему звук шагов ковру.
— Илант! — позвал, внезапно решившись. — Меня ни для кого нет. Скажешь хандрю, скажешь пьян. Никого, никого, слышишь, не принимать!
— Будет сделано!
Быстро пройти в спальню, сбросив вышитые шелка, натянуть виды видавший костюмчик, состоявший из плотных штанов, беловатой рубашки, кожаного жилета, посмотрев в зеркало упрятать белоснежные локоны под огненный парик. Усмехнувшись, пройти потайным ходом, спрятанным в стене.
Вниз, вниз, по узкому коридорчику — прочь, выбраться из-под земли за оградой сада. Утечь незримо, никому не попадаясь на глаза. А если кто и заметит случайно, ну и где бродить призраку, как не у стен собственного дома?
Не тревожа тишины уходить дальше и дальше, слыша, как стрекочут цикады, как из садов Джиеру доносится развеселый смех шебутной молодежи.
И все дальше от фонарей, от людей, в темень. Туда, где на дне длинного извилистого оврага дожидается флаер, припрятанный так, на всякий случай, как у пронырливой белки на любую зиму припрятан запас.
Поднять флаер в небо, осторожно маневрируя над городом, заложив вираж уходить в сторону моря, пустого и черного. Вести флаер лишь по приборам, чуть не прижимаясь к морской волне, чтоб не обнаружить себя раньше времени. И так же, чуть не прижимаясь к ковылям лететь над степью материка.
Улыбнувшись, нежданно он вспомнил лицо Фориэ, ее запал злости, гневно сверкающие глаза. Было в ней…. Много, очень много настоящего. Живого. Родного и дерзкого. Того, чего так не хватало ему самому. Того, что сгорело на Эрмэ, в чадном и смрадном палу.
'Прости меня, девочка, — подумалось вдруг. — Прости…. Я сам столько лет проклинал за то Элейджа, так почему ж сам, сам не устоял перед соблазном? Почему?
Бросив флаер недолетев нескольких миль до завода, потопал по густым ковылям, ориентируясь на яркие огни. Сколько раз здесь бывал? Всего ничего! Легко пересчитать те визиты по пальцам одной руки. Но выручала память, изумительная память — на события, лица и места, хоть он с удовольствием бы выкупил как дар — умение забыть.
Лишь несколько лет назад была степь пуста и гола. Лишь ковыли и далекие горы. Да птицы в небе. Да безмерный покой. Давно ли был заложен первый камень?
Ах, как подстегивал, как гнал Хэлдара. Как уговаривал. И как готов был в ногах валяться и руки целовать, если б не помогло ничто иное.
Гений! Умница, каких не видел свет. Ему б веры в себя, что не позволяет сомневаться в силах — не то бы сотворил! Но и то, что есть нельзя позволить разрушить.
Должен работать завод до последнего, до того самого часа Х, что уже отметила где-то в своем календарике Судьба, выпуская крейсера и линкоры, штампуя автоматические беспилотные катера и брандеры. До тех самых пор, пока это нужно и это возможно.
Мягко ступали ноги, обутые в высокие кожаные сапоги. Шуршали под ногами травы. И не так уж и сложно ему попасть на завод. Давно заприметил все слабые стороны, еще изучая планы. Сложнее — найти Фориэ. Еще сложнее — прижать к стенке Данави. Ну, ничего. Должен справиться.
А на заводах — тишина. То ли ждали его, то ли не заметили флера, низко летящего над степью вовсе. Лишь прогуливались парнишки, охранявшие периметр, осматривались лениво, заложив руки в карманы и за спину, так отлично видимые в свете прожекторов.
Смеяться бы! Никто покуда не покушался на заводы, вот и утратили нюх! Коты! Если не удастся остановить Данави, взлетят заводы вместе с мечтами, надеждами и охраной.
Посмотрев на часы, Да-Деган тихо выругался. До полуночи оставалось не больше полутора часов.
— Хэй, Раис! — донеслось из темноты, там, где парочка охранников, не смея покидать посты, переговаривалась меж собой. — А что дамочка-то забыла на заводах? Сладкая такая куколка. Уж я бы ее!
— Или бы она тебя, — рассмеялся второй. — У этой девочки приказ хозяина на руках. Так что, забудь про нее. Не твоего поля ягодка.
— Она от Эрмийца?
— Сплюнь, дурак! Я о нашем хозяине говорю. Хотя, что Эрмиец, что он, ну нашли мужики друг друга! Не знаешь, кого больше и бояться нужно и перед кем прогибаться. Наш, слушок ходит, Эрмэ под себя прогнуть собирается. Тиару владык мира примерить на свою белоснежную голову.
— С этого станется, — отозвался незримый второй. — А до бунта он смирный был. Тихий и ласковый. Я не раз его с детьми видел. Помешался он в Файми что ли?
— А к Шайтану его на рога! Молчи уж, а то ведь и принесет нелегкая! Я винца захватил, пойдем дернем, пока старший перед той козой выделывается?
— Ну, пойдем….
И снова тишь. А на губах жестокая ухмылочка. И словно набат в голове. 'Нашли друг друга'. Выйти б из спасительной тьмы, сдернув парик, да заткнуть обоим рты, да нельзя, нельзя! Только и остается, что ровным легким, бесшумным шагом, мимо снятых постов — на завод. Повезло! Снова помогла Судьба. Только лучше б не помогала, чем услышать такое ему.
Сбилось дыхание.
'Съел, что хотел? — издевательский голосок, язвительный. Лучшая подружка мучительницы — Судьбы, сестренка почти. Совесть! Где оступился — непременно напомнит о том, не даст забыть.
Худо было, горело лицо. Словно кто-то ударил, как когда-то бил Эрмиец и воины — под дых, так, что не встать, не вздохнуть, ни охнуть, высекая болью слезы из глаз.
Не осознавалось, не било по нервам, покуда не слышал. Словно не знал. А тут, мгновением изменился мир. Завертелась земля под ногами, ускользая из-под каждого шага. Словно вся человеческая ненависть, сколько её было — упала глыбой на плечи, пригибая и стараясь похоронить.
Переведя дыхание, напомнить совести все свои аргументы, гася упреки. Да только не убедить себя. Знала Совесть, чем бить.
Вот, видимо и Данави Рахан ненавидел его, как он того заслужил. Ведь не знал. Ничего не знал, не ведал. Да и зная — поверил бы?
Может и поверил бы, только это — не факт. Да и поздно что — либо говорить. Не говорить нужно — доказывать!
Осторожно проскользнув внутрь одного из зданий, Да-Деган огляделся. В мягком полумраке, окутывающем помещение, в этой умиротворяющей полутьме перемигивались индикаторные лампы агрегатов. Негромкий гул окружал жужжанием пчелиного роя. И — насколько хватало взгляда — пустота. Ни одной человеческой души, ни тени.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});