Семенов решил сдаться на милость победителям. В своем доме в Дайрене он приготовил угощение для гостей, провозгласил тост за победу русского оружия над фашистской Германией, заявив, что добровольно отдает себя на суд Сталину, но виновным себя не чувствует. Смершевцы, выпив с гостеприимным хозяином, отправили его в Москву. Как «злейший враг советского народа» атаман Семенов был приговорен к смертной казни через повешение…
Очень многие были вывезены в СССР насильно. А. Кайгородов утверждает, что «по восточной и западной веткам КВЖД, а также ЮМЖД подчистую забрали всех, кто в 1935 г. отказался добровольно вернуться на родину». Этот нескончаемый поток состоял из самых разных людей, большинство из которых пострадали безвинно.
Семьи многих из тех, кого забирали, оставались в Харбине, некоторые из жен, детей, родителей все еще продолжали работать на КВЖД и лишь в середине 1950-х вернулись в СССР.
Тогда же из Харбина вывезли поэтов Алексея Ачаира, Арсения Несмелова, каким-то непостижимым чудом спасся от ареста известный далеко за пределами Дальнего Востока писатель и ученый-натуралист Н. А. Байков, уничтоживший весь свой огромный архив буквально накануне прихода советской армии в город. В середине 1950-х Байкову с семьей удалось уехать в Австралию…
Иван Давыдович Шевченко, родившийся в большой крестьянской семье в Полтавской губернии, прошел Первую мировую войну, много горького видел в жизни, прежде чем в 1927 году попал в Китай.
На Харбинском центральном базаре у него была большая мясная лапка с вывеской: «Братья Шевченко и Ко».
Ксения Волкова приводит рассказ Ивана Давыдовича: «В середине августа сорок пятого года большинство русского населения в Харбине радовалось: со дня на день ожидали прибытия частей Красной Армии в город. Люди собирались, обсуждали, как лучше встретить войска победоносной армии. Решили по русскому обычаю — хлебом с солью.
О всех происходящих событиях в городе вездесущие мальчишки знали все. Они, как сорока на хвосте, и принесли новость, что «Красная Армия уже на улицах! А за ними танки идут!» и с криками «Ура! Ура!» бежали дальше. Горожане стали выходить на улицы, а китайцы, стоящие на тротуарах, махали идущим машинам и тоже кричали: «Уля! Уля!»
Солнечный день двадцать пятого августа не предвещал ничего плохого. В честь окончания Второй мировой войны, а также победы над Японией в Китае, в театре был устроен большой банкет, где собрался «весь цвет Харбина». Были приглашены предприниматели, врачи, железнодорожники, артисты и просто горожане. Присутствующий на этом торжестве генерал Белобородое, он первым вошел в Харбин с основными силами армии, подняв бокал с шампанским, сказал: «За прекрасных русских людей, живущих здесь, в Китае, которые оказали неоценимую помощь Советской Армии в победе над японцами. За цвет мужского населения Харбина! За вас, герои! Ура!»
Кончился банкет и сразу же слаженный, устойчивый мир Харбина стал распадаться. Молодые солдаты-автоматчики стали загонять в машины выходивший из театра в смокингах и во фраках «цвет мужского населения». Одних увезли в советское консульство, других — в бывшую японскую тюрьму».
Им не дали ни переодеться, ни попрощаться с Родными, которые, не веря в беду, несколько дней, накрывая на стол, ставили приборы для своих мужчин — Ивана Давыдовича, двух его сыновей и зятя, Георгия Гайдука, у которого буквально накануне банкета в театре родился сын. Они увиделись лишь тогда, когда каким-то чудом харбипцы узнали день отправки состава с арестованными в Советский Союз и потянулись на вокзал с узелками. «Состав охранялся солдатами. Они стояли цепочкой друг возле друга, — продолжает повествование К. Волкова. — Женщины старались прорваться через живое ограждение, по солдаты бесцеремонно прикладами отгоняли их. Каким-то чудом, через десятые руки, Иван Давыдович получил свой овчинный тулуп, переданный женой. И какое-то время трое друзей по несчастью (вместе с Шевченко были арестованы владелец нескольких меховых, обувных и мануфактурных магазинов Шипунин и известный в Китае конезаводчик Коренев. — Н. С.) спали на нем, но потом сопровождающий вагона отобрал его, сказав, что тулуп слишком хорош для арестанта.
Когда состав тронулся с Харбинского вокзала, вдруг одна из церквей стала звонить в колокола. Это было прощание с городом, с родными, с Китаем…»
Страшное прощание!..
Все это будет происходить десятью годами позже.
В 1935 году сомнения, колебания таяли в волнах горячего стремления на Родину, домой. Казалось, что там все будет иначе. В слухи, передаваемые, как правило, шепотом, не хотелось верить. Хотелось надеяться…
Среди служащих железной дороги, массово покидавших Харбин, были и моя учительница, Лия Ильинична Рубинштейн с мужем. Они уехали в Магнитогорск и, к счастью, выжили, устроившись работать по специальности. Лия Ильинична начала преподавать в педагогическом институте.
В их багаже приехала та самая кукла-китаянка, с рассказа о ко торой начинается эта книга.
Гостья из Маньчжурии, что живет с давних пор в моем доме.
А в ее топкой улыбке живет тайна…
Глава 3
«Желтый Вавилон»
Едва ли не первые наши знания о Шанхае почерпнуты из путевых очерков И. А. Гончарова «Фрегат «Паллада»», прочитанных еще в ранней юности. Вот как выглядел этот город середины XIX столетия, когда Гончаров прибыл туда в составе посольства адмирала Путятина:
«Вон и Шанхай виден. Суда и джонки, прекрасные европейские здания, раззолоченная кумирня, протестантские церкви, сады — всё это толпится еще неясной кучей, без всякой перспективы, как будто церковь стоит на воде, а корабль на улице…
Наконец, слава Богу, вошли почти в город… На зданиях развеваются флаги европейских наций, обозначая консульские дома.
Гостиница наша, «Commercial house», походила, как все дома в Шанхае, на дачу. Большой, двухэтажный каменный дом, с каменной же верандой или галереей вокруг, с большим широким крыльцом, окружен садом из тощих миртовых, кипарисных деревьев, разных кустов и т. п. Окна все с жалюзи: видно, что при постройке принимали в расчет более лето, нежели зиму. Стены тоненькие, не более как в два кирпича; окна большие; везде сквозной ветер; всё неотоплено. Дом трясется, когда один человек идет по комнате; через стенки слышен разговор. Но когда мы приехали, было холодно; мы жались к каминам, а из них так и валил черный, горький дым.
Вообще зима как-то не к лицу здешним местам, как не к лицу нашей родине лето. Небо голубое, с тропическим колоритом, так и млеет над головой; зелень свежа; многие цветы ни за что не соглашаются завянуть. И всего продолжается холод один какой-нибудь месяц, много — шесть недель. Зима не успевает воцариться и, ничего не сделав, уходит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});