всяким-разным до чужого добра охочим по загребущим ручкам.
Кроме двух вышеперечисленных источников золота я еще помнил про наличие презренного металла в Австралии и Южной Африке, но вероятность добраться до тех запасов мне виделась еще меньшей. Там плотно сидели англичане и шансов их подвинуть в обозримом будущем не предвиделось. Ну а то, что они согласятся поделиться с кем-то своим золотом, и вовсе виделась чем-то из разряда колонки анекдотов провинциальной газеты. Глупо и не смешно.
Еще одной проблемой был собственно поиск природного клада на местности. Вот, например, помнил я, что алмазы в России добывались на Вилюе и где-то в Архангельской области. Если о первом месторождении в ближайшие годы и думать смысла не было, то Архангельск был, можно сказать, под боком, в шаговой доступности. Однако на практике все оказалось значительно сложнее: территория этого административного образования была примерно размером с Францию. Эту Францию, которая с Бельгией, куском Германии и куском Италии. Плюс лежали эти земли отнюдь не в районе Лазурного берега, а очень даже за Полярным кругом. Частично во всяком случае.
В итоге, не смотря на пять лет поисков и потраченную сотню тысяч рублей, алмазы я пока так и не нашел. Да, параллельно много чего было сделано, включая и полноценную картографию, и геологоразведку тех краев. Провели инвентаризацию лесов, нашли залежи свинцовых руд, кое-что еще по мелочи, но все это было не то: лесов и в других частях страны имелось навалом, да и свинец было, где взять поближе.
В общем, я опасался того, что на практике поиск золота выльется в очередную долгоиграющую эпопею, способную затянуться на годы.
Тем не менее в конце 1826 года мною была организована небольшая — и тайная, поскольку раскрывать свои намерения раньше времени я совершенно не желал — геологическая экспедиция на Аляску, в район реки Клондайк для поиска драгоценного металла.
Была в этом деле некоторая опасность столкновения с Британцами, поскольку граница между двумя государствами в тех краях была достаточно эфемерной. По представлениям Петербурга, — мы активно печатали политические карты тех мест, старательно закрашивая в нужные цвета «свою» землю — России принадлежало все побережье по водоразделу Скалистых гор и далее по безымянному пока хребту — у нас в картах он проходил как хребет Баранова в честь покойного директора РАК, много сделавшего для утверждения империи на тех далеких берегах — на север вплоть до Ледовитого океана. Англичане же готовы были «отдать» только узкую полоску земли западнее Берегового хребта и то не по всему побережью, а только до 54 параллели.
Пока формально мы как бы владели этой спорной территорией совместно, но только потому что она в данный момент была особо никому не нужна. Там активно добывали зверя, и мы и англичане, и о реальном освоении этой земли речь пока даже не шла. Тем не менее несколько небольших поселений и крепостиц РАК все же в тех краях построила, исключительно для закрепления своих притязаний в будущем. Особенно радовал меня острог Хабаровский на острове Ванкувер. Хрен англичанам, а не выход к Тихому океану, по всей их наглой островной морде.
В случае же нахождения золота в тех местах, был вполне возможен конфликт с лаймами. Его допускать не хотелось, но и откладывать добычу золота на будущее тоже возможности не было. Мне нужны были средства на коренное переустройство государства, поэтому приходилось рисковать.
Ну и конечно я предпринял кое-какие шаги для того, чтобы подстраховаться и не загубить перспективное дело на корню. Благо комбинация задумывалась уже давно, и кое-какие подготовительные шаги были сделаны сильно заранее.
Глава 18
— За умелое командование полком, за сохранение жизней вверенных ему солдат, за отличие в делах при Ведено, при Хасаукине, при Гимры, полковник Вадковский награждается орденом Святого Владимира третьей степени с мечами, а также золотым оружием «За храбрость» и производится в следующий чин генерал-майора, — указанный полковник, изрядно поседевший за прошедшие годы, с обветренным лицом человека давно не бывавшего в столичных салонах, на деревянных ногах вышел из строя и промаршировал в сторону стоящего перед ним великого князя.
Начало 1827 года ознаменовалось приятным для столицы событием. Из ссылки на Кавказ вернулись Семёновцы, за минувшие пять лет искупившие по мнению Ермолова, на которого и была возложена функция надзирателя над исполнением наказания, свою вину он начала и до конца. Полк прошел через бесконечную вереницу походов, череду малых и больших сражений и потеряв как бы не половину состава убитыми, раненными и теми, кто предпочел бесчестие, вернулся в Санкт-Петербург.
Насильно на Кавказе никого не держали, любой офицер мог покинуть состав штрафников уйдя в отставку без права ношения мундира, что, однако, считалось в высшем обществе немалым позором. Ну и конечно состав нижних чинов тоже поменялся в значительной степени: в отличии от офицеров, тех нижних чинов, которые дослуживали положенные сроки, отпускали на гражданку без всяких ущемлений, им на смену присылая разного рода проштрафившихся солдат из других полков империи.
— За отличие в делах при Ведено, при штурме Геренчука, Шордан-Юрте орденом святого Георгия четвертой степени награждается майор Щербатов с производством в следующий чин подполковника! — Строй для получения заслуженной награды покинул следующий офицер.
И вот теперь те, кто смог дотянуть до долгожданной амнистии, прибыли в столицу и из моих рук получили все заслуженные, но не полученные во время пребывания в штрафниках, награды и почести. На самом деле меня даже не сразу поняли, когда я попросил Ермолова составить наградные листы на каждого отличившегося — а учитывая, что их пять лет бросали в самые горячие места, не отличившихся там просто не было — штрафника. Мол как можно награждать тех, кто пытался поднять бунт: пусть радуются, что на виселицу не пошли. Но тут у меня было мнение совершенно четкое — любой негатив нужно перекрывать позитивом, особенно если этот самый Семеновский полк будет и дальше квартировать в столице под боком императорской резиденции. Ну вот зачем мне несколько сотен озлобленных и при этом не боящихся ни своей ни чужой крови бойцов.
А так — все оставшиеся в строю офицеры получили ордена и повышения, солдаты — положенные кресты и медали, и все это сверху залакировали денежными премиями. Теперь Семеновцы вместо потенциальных бунтовщиков мгновенно превращались в самый преданный короне полк. Метод кнута и пряника, как он есть.
В целом кроме этого события, да еще и празднования шестилетия Машеньки — быстро растут не только чужие дети, но и свои — январь и февраль 1827 года ничем особо не запомнились.
А вот в марте случилось знаменательнейшее событие, которого я ждал с немалым трепетом. Между Москвой и Санкт-Петербургом был пущен первый пассажирский поезд. Сама дорога еще не была закончена полностью, пока был готов только один путь, а второй уложен только процентов на шестьдесят, не были закончены капитальные мосты, не доделаны разъезды, не достроены вокзалы и станции. Склады, водокачки, мастерские, локомотивные депо, домики для обходчиков-путейцев — доделывать еще было очень много чего нужно, но, тем не менее, по тонкой стальной нитке уже можно было перемещаться без пересадок от одной столицы до другой.
Естественно такая однопутная конфигурация, а также необходимость продолжать работы на перегонах, доставлять для стройки материалы и так далее, накладывали серьезные ограничения на эксплуатацию дороги. Во-первых, по скорости: пассажирский поезд преодолевал расстояние в почти семьсот километров больше суток. Тридцать два часа, если быть точным, ну а грузовые поезда и того дольше. Ну а во-вторых, объем перевозок по началу был совсем мизерным: дорога позволяла продернуть всего восемь пар поездов в сутки, из которых минимум четверть были предназначены для обслуживания и стройки самой дороги. Впрочем, пока и на эти поезда спрос был не так чтобы сокрушающий. Люди еще просто не привыкли к возможности путешествовать быстро и с комфортом. И к тому же дешевле чем на курсирующих по тому же маршруту дилижансах.
Вообще, даже прожив тридцать лет в этом времени, меня до сих пор удивляли некоторые выверты здешнего ценообразования. Например, цена проезда на том же дилижансе, курсирующем между двумя столицами, была около 60 рублей. А это на секундочку месячное жалование пехотного капитана — меньше на самом деле, там еще столовые и квартирные деньги шли отдельно — или три-четыре годовых жалования пехотного рядового.
Страшно об этом говорить, но жалование строевого рекрута, не имеющего никакой ценной профессии — какой-нибудь кузнец или шорник даже в армии