Встречные ветры были такими сильными, что 10 апреля один из кораблей, «Св.Иосиф», и испанский брандер «Санта-Роза», попытавшиеся покинуть рейд, были выброшены на берег. Порывы ветра беспрестанно выплевывали в лица обоим военачальникам яростные потоки дождя, и тревога их все возрастала.
Однако Жиль вскоре понял, что невозможность тронуться в путь дала ему время многому научиться. В то время как в мастерских Арсенала и в порту на его глазах формировалась эскадра и грузились транспортные суда, которые эскадра должна была сопровождать, он учился узнавать семь линейных кораблей двух первых дивизионов, флейты третьего дивизиона, фрегаты и двадцать восемь транспортных судов, вымпелы их капитанов и распределение войск в этом плавучем городе. Безмолвный, как бревно, и почти такой же неподвижный. Жиль, сидя в кормовой кают-компании «Герцога Бургундского», переживал вместе со своими начальниками их надежды и огорчения от часто абсурдных приказов министров и от отсутствия сведений из мятежной страны, куда они собирались отправить такое количество народу. Последние новости из Америки были получены полгода назад: стало известно, что положение генерала Вашингтона было не из лучших и что английские войска под командованием генерала Клинтона все еще удерживали Нью-Йорк.
Тем не менее в приказах, полученных шевалье де Тернеем, говорилось, что он должен высадиться в Род-Айленде… а в Версале даже не позаботились узнать, продолжают ли удерживать его инсургенты.
Так что Жиль постепенно привык видеть, что маленький адмирал приходит в страшную ярость почти каждый раз, как получает почту из министерства.
— Господин де Сартин смеется надо мной, — вскричал он как-то вечером, стуча каблуками по полу. — Он опять запрещает нам выходить в плавание, если английские крейсера, паче чаяния, близко подойдут к Уэссану! Он мне пишет, что поскольку намерения адмиралов Грейвса и Уолсингема нам неизвестны, то, следовательно, они опасны! С каких это пор, спрашиваю я вас, англичане сообщают нам о своих намерениях?..
Это все равно что вообще запретить мне выходить в море! Что он себе воображает: мы собираемся драться с англичанами или в игрушки играть?!
В другой раз было еще хуже.
— ..Вы знаете, что они прислали мне сегодня? — вскричал адмирал дрожащим от гнева голосом, потрясая письмом с вызывающей красной печатью у самого носа Рошамбо.
— Откуда мне знать? — был ответ. — Наверное, опять запрет выходить в море?
— На этот раз нет! Но это почти такая же глупость… Из своей канцелярии в Версале… министр мне указывает маршрут, которым я должен следовать: мыс Рас, мыс Ортегаль, мыс Финистер!
Можно подумать, что я нуждаюсь в его советах!
А еще он пишет, что мне нужно выбирать такой маршрут, чтобы быть как можно дальше от берегов Англии! Это уже слишком! Смеется он надо мной, что ли?! Кто из нас двоих провел всю жизнь на море: де Сартин или я?
Тут старый мальтийский рыцарь скомкал письмо министра и бросил бумажный шарик почти под ноги Жиля. Когда же юноша наклонился, чтобы поднять комок, адмирал сказал ему:
— Оставьте его! Вы еще слишком молоды, чтобы интересоваться министерским слабоумием!
При этих словах Рошамбо засмеялся, встал с кресла, где он сидел, подошел к разгневанному адмиралу и положил ему на плечо руку дружеским и умиротворяющим жестом:
— Успокойтесь, мой друг! Охотно допускаю, что письмо написано в наглом, заносчивом тоне!
Не забывайте, однако, что мы должны уже быть далеко от этих мест, и министр, в конце концов, не знает, в какую сторону дует ветер. Откуда ему знать, получили вы его письмо или нет! Вообразите, что мы уже отплыли, вот и все! Разве вы не хозяин самому себе в гораздо большей степени, чем я? Вы возглавляете эту экспедицию, тогда как я, я — всего лишь послан к генералу Вашингтону, чтобы сражаться — не скажу, что под его началом, но, во всяком случае, в соответствии с его распоряжениями.
Де Терней пожал плечами и усмехнулся.
— Вы ловкий дипломат, дорогой граф! Будто вы не знаете, что у меня есть приказ следовать за вами, не отставая ни на шаг! Это одно и то же…
Только вам с вашим министром легче сговориться, чем мне с моим.
Генерал ничего на это не ответил, но гримаса, которую он сделал, была весьма красноречивой.
У него имелись свои проблемы… В то же самое утро он получил от принца де Монбарре, военного министра, несколько сухое письмо, в котором сей высокопоставленный чиновник удивлялся отсутствию благорасположения по отношению к герцогу де Лозену, близкому ко двору и часто бывающему у королевы, который жаловался на отказ погрузить на корабли лошадей его полка. Герцог писал, что его люди — кавалеристы, гусары!
А на что годятся гусары без лошадей?
— На бумаге он прав, — вздохнул Рошамбо, доставая, в свою очередь, письмо своего министра. — Но при самом большом желании я не имею возможности удовлетворить герцога, и приказ министра не может ничего изменить! Однако я думал, что герцог согласился с моими доводами…
Генерал действительно долго объяснял существо проблемы кипящему от гнева кавалеристу.
Для того чтобы перевезти лошадей через Атлантику, нужно иметь корабли-конюшни. В распоряжении же генерала был всего лишь один такой корабль «Гермиона», который мог принять на борт только двадцать лошадей, а нужно было взять двести! К тому же еще неизвестно было, доставят ли их в хорошем состоянии, но на не приспособленном к этому судне их не доставят живыми вообще… Объяснения не помогли: Лозен был упрям и пожаловался министру.
— И вот теперь мы с ним враги! — заключил Рошамбо, принужденный ослушаться своего министра.
— Позвольте мне уладить это дело, — попросил его Терней. — Одним врагом больше, одним меньше…
В тот же вечер адмирал в довольно резком тоне посоветовал молодому герцогу успокоиться и прекратить жаловаться.
— Лошадей вы найдете по прибытии, сударь.
Вам не составит труда вновь пополнить конским составом ваш полк. Если мы и возьмем с собой лошадей, то они не выдержат путешествия. Правда, в крайнем случае их можно будет съесть.
Герцог побледнел.
— Мне кажется, вы забываете, шевалье, что у вас тоже есть свой министр и что сама королева…
— Ее Величество не командует эскадрой, насколько мне известно! — резко оборвал его морской волк. — Что же касается вас, сударь, то благоволите вспомнить, что на моих кораблях я единственный хозяин после Бога! Если же морские законы кажутся вам слишком суровыми и вы предпочитаете возвратиться к более приятным развлечениям Трианона…
Не договорив, он обернулся к Жилю и без всякого перехода приказал: