были не в состоянии сосредоточить внимание на ходе сражения.
— Так уж у нас заведено, поэтому довольно вопросов. Пойдемте, камера вон там.
С этими словами Гейдрес открыл небольшую дверь и, пригнувшись, нырнул внутрь.
Веспасиан и Сабин последовали его примеру. Шагнув в низкую дверь, они оказались в темной вонючей каморке. При слабом свете луны, проникавшем сквозь решетку в потолке, Веспасиан различил железную клетку, примерно футов пять в высоту, длину и ширину.
— Давай его сюда, Магн. Артебудз, захвати масляную лампу, — велел он своим спутникам, пока Гейдрес возился с замком.
Благодаря тусклому свету лампы, Гейдрес сумел наконец вставить ключ в замок и распахнул дверь клетки. Внутри были приготовлены кандалы, прикованные к прутьям клетки тяжелыми цепями.
— Я сейчас выну у него изо рта кляп, — предупредил Веспасиан Магна и Артебудза, которые сжимали жреца мертвой хваткой. — Смотрите, чтобы он вас не укусил. Зубы у него острые.
С этими словам он вытащил изо рта Ротека кляп, вслед которому прямо ему в лицо полетел сгусток слюны. Веспасиан вытер лицо и кулаком ударил Ротека в живот. Жрец тотчас обмяк и уронил голову на грудь. Он лишь потому устоял на ногах, что Магн и Артебудз крепко держали его подмышки.
— А теперь послушай меня, ты, вонючий кусок дерьма! — прорычал Веспасиан. — Нам ничего не стоит облегчить себе жизнь и заковать тебя в цепи от твоей вонючей макушки до пят, что означало бы, что в один прекрасный день ты проснешься с дыркой в голове.
Жадно хватая ртом воздух, Ротек поднял голову. Его злобные глазки горели ненавистью. Он оскалился, обнажив спиленные, желтые зубы. Рот у него был кривой, губы срослись неправильно в том месте, где четыре года назад по ним полоснул меч Азиния.
— Мне без разницы, римлянин! — прошипел он. — Из вашей затеи ничего не выйдет. Никому из нас не доплыть до Рима. Вам — потому что вы все умрете во время плавания, мне — потому что мои боги живым перенесут меня во Фракию еще до того, как моя нога ступит на землю вашего проклятого города. Это я обещаю вам волею Збелтурдоса, чей гнев вы навлекли на себя, схватив меня. Его именем я проклинаю это плавание. Этому кораблю никогда не достичь Рима.
В следующий момент раздалось пронзительное лошадиное ржание, которое, однако, тут же оборвалось, вслед за чем последовал глухой удар, как будто на землю рухнуло что-то тяжелое.
Оскал Ротека сменился кривой ухмылкой.
— Збелтурдос услышал мое проклятье. И чтобы его умилостивить, одной лошади будет мало. Мои боги оскорблены, и искупить это оскорбление может лишь кровь римлянина.
Не успел Ротек договорить, как кулак Веспасиана с силой врезался ему в физиономию. Нос жреца тотчас превратился в кровавое месиво, а сам он потерял сознание и, словно мешок, обмяк, повиснув между Магном и Артебудзом.
— Заковать в цепи! — приказал Веспасиан и мимо Сабина шагнул вон из железной клетки.
Часть III
ЭГЕЙСКОЕ МОРЕ,
июнь 30 года н. э.
ГЛАВА 8
Было жарко. Нестерпимо жарко. И ни малейшего дуновения ветерка, способного принести с собой хотя бы малую толику прохлады, пока квинквирема на веслах шла вдоль восточного берега острова Эвбея. Солнце нещадно палило с небес; деревянная палуба нагрелась до такой степени, что на нее было невозможно ступить, и команда была вынуждена часами томиться бездельем под огромным полотняным навесом, который натянули на корме. Впрочем, чем еще им было заняться? Паруса в такое безветрие не поставишь, тем более что штиль начался сразу же, как только они вышли из Том.
Вот уже в течение двенадцати дней судно шло вперед лишь благодаря рабам, налегавшим на весла в трюме под мерный стук барабана, — фракийцы, в отличие от римлян с их флейтой, предпочитали барабан. И так по десять часов в сутки, словно в печке, в духоте и вони весельной палубы. Единственной их отдушиной были два часа в темноте трюма, после чего их вновь возвращали в душную, потную преисподнюю. Загнанные в тесное деревянное узилище, прикованные цепями к веслам, которые теперь составляли единственное назначение их жизни, испражняясь в ведро, которое подносили прямо к тому месту, где они сидели, эти люди обитали в сумеречном мире. Все их чувства были притуплены. К действительности их возвращал лишь удар плети по голым плечам, когда надсмотрщику казалось, что они не слишком усердно налегают на весла.
Вонь потных, немытых тел и человеческих испражнений просачивалась выше, на залитую солнцем палубу, на которой под навесом, также истекая потом, сидел Веспасиан и его спутники. Нестерпимый зной преследовал их с того момента, как улегся шторм, которым на протяжении двадцати дней не давал им покинуть Томы. Чтобы умилостивить кровожадных фракийских богов, Раскос был вынужден принести им в жертву коней Дрениса и Артебудза. И, о чудо! — шторм внезапно прекратился, и они смогли выйти в море. На следующее утро туч как не бывало. Над головой у них было лишь безоблачное, лазурное небо, зато солнце с каждой новой милей их плавания становилось все безжалостнее.
Жизнь на борту корабля отличала отупляющая скука, скука безделья, а не отупляющего труда: от зари до вечера, когда они бросали якорь, заняться было абсолютно нечем, разве что наблюдать за тем, как мимо проплывают новые берега, и от нечего делать вести пустопорожние разговоры. Единственное разнообразие вносили вечерние охотничьи вылазки в изобиловавшие дичью горы, что высились над бухточками, в которых они на ночь ставили свой корабль.
Но самой большой проблемой была пресная вода. Хотя Раскос знал местные берега как свои пять пальцев и всегда умудрялся бросить якорь где-нибудь поблизости от ручья, запаса воды для рабов все равно не хватало, а, томимые жаждой, они никак не могли выдерживать нужную скорость. Чтобы пополнить запасы бесценной жидкости, корабль порой бывал вынужден делать остановку днем, хотя и этого было явно недостаточно, ибо вскоре рабы начали чахнуть буквально на глазах. В последнюю неделю не проходило и дня, чтобы за борт не летели мертвые тела. Случалось, за борт сбрасывали и живых — тех, кто ослаб так, что уже был не в состоянии грести.
— А вот и еще один голубчик, — прокомментировал Магн, когда за борт полетело очередное покрытое коркой грязи тело. Слабый крик свидетельствовал о том, что принадлежало оно еще живому.
— Если они в таких количествах будут лететь за борт и дальше, до Италии нам не доплыть, — заметил Веспасиан. Он отлично понимал простую истину: чем больше рабов умрет, тем большая