Читать интересную книгу С носом - Микко Римминен

Так или иначе, оно было тут, место назначения, ничего не поделаешь, и я ужасно боялась, что снова что-то пойдет не так. Свернула вправо, к парковке — длинному, вдававшемуся в вырубленный лес прямоугольнику, на снежно-выбеленной поверхности которого стояло в ряд около двадцати машин, вид у них был тоже какой-то хмурый. Припарковалась между двумя громадными внедорожниками и осталась сидеть в машине. Передо мной открылось кладбище. Красивое, припорошенное снегом, оно искрилось в лучах солнца под голубым небом, которое вдруг очистилось от облаков и стало прозрачным и светлым, словно кто-то там наверху пожелал выразить свое уважение к предстоящей торжественной и печальной церемонии. Вдалеке еще кружился снег, как украшение этого скорбного дня, крупные снежинки медленно падали с ясного неба, точно легкий пепел.

Сидела так довольно долго. Блеклые синие цифры на часах приборной панели тихо-тихо отсчитывали время. В запасе было еще почти полчаса, но, когда тепло стало улетучиваться из машины, а очки запотевать, я заставила себя вылезти. Направилась к низкому офисному зданию у ворот, рядом в ним висела какая-то карта и план. Постояла, таращась на карту, ничего не понимая в ней и в ее изгибах. Снег, забившийся в низкие ботинки, обжигал пальцы, и вообще было такое состояние, которое заставляло меня принять какое-то решение или на худой конец хотя бы собраться с мыслями, причем срочно. Совсем не хотелось идти туда раньше времени.

Но я все же пошла. Снег под ногами издавал точно такой же звук, что и закоченевшие шея со спиной. В окне офисного здания женщина, очень офисная с виду, поливала огромный, до самого потолка, молочай и при этом пристально смотрела на меня. Я резво повернула направо, на дорожку, ведущую к могилам. Из-за яркого солнца, бившего прямо в глаза, невозможно было разглядеть, что там впереди, но все-таки я увидела, что в конце дорожки ярким пятном явно белело какое-то большое угловатое строение, узнать в нем часовню для отпевания не составило труда, других построек все равно вокруг не было.

А потом я вдруг вспомнила об одной вещи: там, в офисном окне, которое наполовину состояло из отражения, между женщиной и молочаем были часы, да, круглые часы с большими цифрами, такие часто встречаются в школах и разных учреждениях, часы, которые показывали совершенно неправильное время.

Я постояла на месте, дыша тяжело и с присвистом. Потом пришлось вернуться, буквально заставила себя это сделать, чтобы удостовериться, ну что тут поделаешь, надо было снова взглянуть на циферблат, который там час на самом деле. Медленно побрела назад каким-то странным двунаправленным шагом, ноги вроде бы сами несли меня вперед, но одновременно сопротивлялись и путались, правая нога, казалось, благоприятствовала движению, а левая, наоборот, сопротивлялась, может, разные доли мозга вступили в борьбу, не знаю, но вышла вот такая хромоногая походка, не то чтобы я боялась, что меня увидят люди, у них наверняка были занятия и поважнее, чем следить за моей иноходью, но стало вдруг страшно, как-то сразу из-за всего, в первую очередь, конечно, из-за времени, которое вдруг оказалось таким непредсказуемым; часы в офисе показывали четверть первого, часы в машине сына — без четверти двенадцать, а когда я посмотрела на свои собственные, на них было почти без пяти. Выяснять, какие же врут, времени не было.

Я побежала, точнее, пошла, но почти бегом, по кладбищу ведь особенно не побегаешь, но мне казалось, что я бежала, хотя, конечно, со стороны это больше походило на шаг. А потом вдруг оказалась у часовни — то, что передо мной часовня, стало понятно по огромному кресту на карикатурно выдающемся выступе, напоминавшем лоб и расположенном прямо над окнами. Притормозила, чтоб отдышаться, выпустив в воздух рыхлые облачка пара. Я на мгновение забылась и даже с каким-то умиротворением наблюдала, как они поднимаются к небу, пронзаемые то светящим из-за деревьев солнцем, то неизвестно откуда взявшимися снежинками, которые по-прежнему медленно кружились в небе.

Потом, в тот самый миг, когда я готова была снова сорваться с места, все решилось — во всяком случае, на какое-то время — само собой.

Позади раздался громкий снежный скрип шагов. И сложно сказать, откуда взялось предчувствие надвигающейся опасности: я тут же стала искать убежище, которым послужила небольшая ниша за углом часовни, в эту нишу я и вжалась, чтобы спрятаться. Когда я взглянула из этого укрытия на свои следы, которые дырами зияли на свежем снегу в лучах яркого солнца, я услышала тот ужасный голос, жуткий голос молодой хозяйки Хятиля, она что-то там шептала, я узнала ее даже по шепоту, настолько глубоко она впечаталась в мою память. Я была уверена, что она почуяла мое присутствие и только и выжидала момент, чтобы наброситься на меня.

Однако этого не случилось, по крайней мере тогда, зато случилось другое, намного более печальное и значительное событие. В дверях часовни показался гроб, его несли шестеро мужчин с выражением вселенской скорби на лицах, каждого из них можно было принять за отца, хотя двое из них оказались при ближайшем рассмотрении совсем юными; однажды на похоронах я услышала от отца, что самое большое несчастье в жизни мужчины — это похоронить собственного сына, и в это вполне можно было поверить, правда, думаю, в данном случае нет никакой разницы между отцами и сыновьями, матерями и дочерьми.

Они вышли из часовни, потом, когда за гробом потянулись Арья и, вероятно, ее родственники, а чуть позади Ирья, и ее муж, и дочь, и сын, так захотелось к ним подбежать, но разве это было возможно, упаси Бог, да никак, хорошо, хоть хватило разума остаться в укрытии, представляю, какая неразбериха могла бы выйти, если бы я ни с того ни с сего выскочила из ниши, чтобы в очередной раз все испортить. Глаза наполнились слезами, нет, я не плакала, слезы полились сами, просто все чувства смешались, было и тоскливо, и стыдно одновременно, что вот-де стою у задней стены часовни, но разве можно было что-то сделать в этой ситуации, кроме как продолжать прятаться, ведь нельзя же просто взять и выйти к ним, я почти никого не знала, не считая нескольких человек, так что пришлось стоять и ждать, пока они пройдут мимо, вся эта огромная толпа, наверное, половина города, все в черном, было очень красиво и торжественно.

Наконец вышли и Хятиля, старик плелся, держась за локоть усатого мужчины средних лет, дочь шествовала следом и даже здесь шепотом за что-то бранила отца. Странно, что у меня такая обостренная чувствительность, подумать только, я смогла услышать и разобрать слова той женщины, стоя далеко от нее, простой шепот, но все равно не пойдешь же и не спросишь у этого кошмарного существа, действительно ли она сейчас что-то сказала. И я никак не могла взять в толк, как они все умудряются в таком большом городе знать друг друга.

Потом все прошли, длинная колонна, скорбной и в то же время торжественно-черной лентой. Теперь мне оставалось лишь отправиться за ними.

Миновав две длинные аллеи, следы провожающих свернули направо. Я прошла еще немного вперед и стала смотреть, как люди собираются вокруг могилы. При этом мне, конечно, приходилось делать вид, будто я чем-то занята, и я старалась прикинуться этаким любителем кладбищ, который внимательно разглядывает могилы, склонив набок голову, словно любая деталь вызывает у него неподдельный интерес; надо признать, их и правда было очень много, этих деталей, и все так красиво в свете низкого солнца, в объятиях необычного, берущегося из ниоткуда снега, тишина стояла такая, какая возможна только на кладбищах, где даже обычные звуки — пение птиц, шелест ветра и неожиданное уханье падающих с деревьев снежных шапок — сплетаются в какую-то особенно тихую тишину. Казалось, можно услышать, как вокруг заиндевевших могил шепчутся свечи и цветы, чьи ледяные лепестки с едва слышным хрустом опадают на снег.

Но, несмотря на всю эту красоту, предаваться созерцанию было нельзя. Я взглянула в сторону провожавших. Часть из них продолжала переходить с места на место, что было довольно естественно в подобной ситуации, когда толком не знаешь, куда встать, и одновременно стараешься не привлекать лишнего внимания и никого не обидеть. Здесь были худые старики, и разнокалиберные люди средних лет, и очень много молодежи, наверное, половина школы, а потом еще и такие, чей возраст невозможно определить. Сыновья отличались от отцов костюмами не по росту, которые они совсем не умели носить. Всех объединяла скорбь. Это было видно даже по тому, как они стояли.

В мою сторону совсем не смотрели, даже мельком, и потому я вдруг осмелела и прошла немного вперед по дорожке. Имена усопших сменяли друг друга, как бегущая рекламная строка в телевизоре, ветер ронял снег с веток, солнце пробивалось сквозь деревья, словно рассыпая пучок стрел. Из-за поросшего мхом могильного камня некоего Суло Ялонена, почившего во время войны, выпорхнула большая ворона, словно чья-то опаленная душа, — не знаю, почему я вдруг решила, что она опаленная, возможно, военная дата навеяла, — и ворона меня здорово напугала, ничего хорошего это ее неожиданное появление не сулило.