его потом хранить, это надгробие с ее именем? Не в комнате же! На лоджии? Или в гараже?
— Аня! Объясни мне, в конце концов…
— Женя, я не знаю, — оборачивается Анна, уже стоя в дверях. В коридоре почему-то не горит свет, и ее фигура тоненьким силуэтом вырисовывается в подсвеченном странным белым светом прямоугольнике. — Ну что ты ко мне пристал со своими глупыми вопросами?
Но увидев обиженное выражение его лица, смягчилась, впорхнула обратно и, почти невидимая в темноте, легко коснулась губами его щеки:
— Я правда не знаю, Женя! Тут все другое, я не привыкла еще, и сама мало что понимаю.
И убежала вслед за серым человеком, оставив дверь полуоткрытой.
Евгений Германович, прижав ладонь к щеке, постоял несколько секунд в растерянности, а потом шагнул к дверям и выглянул наружу. На лестничной площадке горела самая обыкновенная тусклая лампочка, и никого не было — ни Анны, ни серого человека. Моцарт покачал головой, недоумевая, осторожно закрыл дверь.
И проснулся. Умылся, сделал зарядку, принял душ. Позавтракал. Накормил котов. Не помогло — думать об этом сне не хотелось, но и не думать было невозможно. Картинки кружились в голове как вялые, но неотвязные осенние мухи. Включил компьютер, проверил почту — ничего. Зашел даже на ее страничку ВКонтаке, но ее не было там с августа. Криво усмехнулся: понятно, у человека новая жизнь, не до старых контактов. Решил так: сон приснился из-за недавнего разговора с Ларисой (про себя он уже давно называл ее просто по имени), когда она сказала — представьте, что ваша супруга и в самом деле… ушла. Вот он, доверчивая душа, и представил. А Анна жива-здорова и, скорее всего, счастлива. Но просто ушла из его жизни, нет ее больше, хоть как это назови. Отсюда и сон, выкрутасы подсознания.
Отчасти успокоив себя таким образом, Евгений Германович решил развлечься уборкой. Не то чтобы ему очень хотелось навести чистоту, но сегодня вечером возвращается Надежда, и он не должен ударить в грязь лицом, обнаружив свою беспомощность и неумение вести дом. Нет, пирогов, он, конечно, не напечет, но приготовить макароны по-флотски может. И полы помыть ему вполне по силам. Но сперва он позвонил Ларисе и спросил, не нужна ли помощь. Нет, спасибо, не нужна, папа в хорошей больнице, у них все есть, она справляется. Привычной улыбки в голосе не было, и Евгений Германович подумал, что так один за другим гаснут теплые лучи осеннего солнца под натиском тяжелой свинцово-серой тучи. И пожалуйста, попросила она после паузы, не бросайте занятия. Если вы не против, она попросит того мальчика, ее бывшего ученика, вы помните, он играл на конкурсе? Он прекрасный мальчик, третий курс консерватории. Хорошо, покорно согласился Моцарт, не мог же он сейчас ей возражать и твердить о своих желаниях.
— Но пообещайте, что вы вернетесь при первой возможности! Я буду вас ждать!
— Обещаю, — один лучик еще сопротивлялся, еще успел выглянуть в сужающийся просвет. — Даю честное слово.
Надежда Петровна была счастлива. Сутки в плацкартном вагоне пролетели, как один волшебный миг, а как же иначе, ведь она не просто ехала домой, она возвращалась к Жене, и он даже обещал встретить ее на вокзале! Никто и никогда е встречал ее ни с работы, ни из поездок, впрочем, она и ездила в последний раз двадцать лет назад — с Пашкой на Азовское море, дикарями. Мужу, тогда он еще был, было наплевать на встречания-провожания. А сегодня ее будут встречать! Ее возвращения ждут, о ней помнят, о ней заботятся. Он будет стоять на перроне и высматривать ее вагон. Он подхватит ее сумки (сумок было множество, все с продуктовыми подарками непутевым горожанам от хозяйственной деревенской родни) и донесет их до дома, и они станут их вместе разбирать на кухне, определяя, где грибы, где лечо, а где варенье — малиновое, его любимое. А потом будут вместе ужинать и смотреть телевизор, она в подробностях расскажет о свадьбе и о тамошней родне, он о том, как жил тут без нее целую неделю. Таких возвращений и встреч у нее еще не было, поэтому Надежда Петровна искрилась от счастья и предвкушения, и без устали рассказывала соседке по купе о «своем» — какой он заботливый, и умный, и на гитаре, и встретит вот, и ужин, наверное, сам приготовит, он умеет!
— Муж? — улыбалась соседка.
— Нет… пока, — притворной смущаясь, опускала глаза долу Надежда, давая понять, что это вопрос времени и ее желания.
— Да, такие, как ваш, теперь редкость, — вздыхала соседка и принималась жаловаться на своего, как она говорила, «диванодава».
Надежда Петровна слушала эти жалобы будто приятную музыку, подчеркивающую ее собственную избранность. Но стоп… Некстати всплывшее сравнение сразу испортило ей настроение. А что, если за неделю ее отсутствия… Но думать об этом она себе запретила. Во-первых, потому что Лариса Борисовна, как уже было установлено, женщина порядочная, а стало быть, за неделю на чужое не покусится. А во-вторых, она только на своем пианино тренькать и умеет, а Германыч — он мужик, и его надо кормить и обихаживать, а этого Лариса делать не умеет. С отцом жить — это одно, а я мужиком — совсем другое, тут подход нужен, навык.
Отчасти успокоившись, последние полчаса Надежда Петровна все же провела в томительном ожидании: соседке отвечала невпопад, то и дело выскакивала в коридор, чтобы свериться с расписанием, бегала в туалет мочить и укладывать непослушные волосы, смотрела на часы — словом, буквально не находила себе места. И когда поезд подходил к перрону, она уже стояла в тамбуре с сумками наготове, изо всех сил всматриваясь в проплывающие мимо окна фигуры.
Женя не подвел, Женя встретил. Было уже темно, похолодало, и лужи на перроне под светом ярких сине-белых фонарей сверкали серебром. Выскочившую из теплого нутра вагона в вязаной кофте Надежду Петровну окатило холодом, но она, не замечая, бросилась к Жене, с налету чмокнула в щеку — холодная! — и принялась поправлять на нем шарф.
— Давно ждешь? Замерз? А я тебя сразу увидела! — радостно затараторила Надежда Петровна, хватая его озябшие руки и тщетно пытаясь отогреть их в своих небольших ладошках.
— Да мне не холодно! — от такого напора Евгений Германович даже смутился. — Ты сама-то… На вот, я тебе куртку прихватил, мне Павел выдал, ты ведь уезжала, еще тепло было.
Надежда разом замолчала и позволила укутать себя в ношенную синтепоновую курточку, как в горностаевое манто, и украдкой глянула в сторону вагона — соседка, стоявшая у