День близился к концу, наступали сумерки, а мы еще топали по снегу нижней террасы. Где-то внизу, за пеленой тумана, нависшего над ледником, находился базовый лагерь, а в нем — еда и тепло спального мешка. Пожалуй, это правильно, что вся прелесть и романтика гор перед экспедицией — как мечта, а после нее — как воспоминание. Но когда карабкаешься по скалам или по льду или, более того, когда бредешь с тяжелым рюкзаком по бесконечным снегам, нет места эстетическим переживаниям и восприятию прекрасного, преобладают инстинкты: страх, голод, простая жажда спокойствия и тепла, завершения трудов. Возможно, вознаграждением за всё это служит момент достижения цели, когда все тяготы оказываются позади.
А Вальдек охарактеризовал это еще образнее:
— Всё, что расписывают в книгах о горных экспедициях, — чаще всего миф. В горах в тебе говорит только воля к действию, здесь не время осмыслять увиденное. Когда ты выполнил свою задачу, добрался туда, куда требовалось добраться, ты мечтаешь вернуться, вернуться целым и невредимым, нажраться досыта, забраться в теплый спальник и никаких глубоких эмоций не ощущаешь — на это просто нет сил. А позже остается то, что ты преобразовал, приукрасил, пропустил через собственное, угодное тебе восприятие. И поэтому, — повторял он всякий раз, стоило мне взяться за свои заметки, — я не люблю писать и говорить о горах. Ибо воспоминания на подобную тему, предназначенные для читателя и соответствующие избитому шаблону, все эти облака, краски, красоты, дружба, мужественная борьба, волнения, и на подобном фоне мы, герои, — это липа, которая присочиняется уже задним числом. Все это есть на самом деле, но в действительности все происходит иначе, чем в книгах…
…До этого мы неслись вниз как шальные, теперь же, когда терраса заканчивалась, силы нас оставили, мы брели медленно, ноги заплетались от усталости. «База, база, поесть и заснуть», — мысленно повторял я. В семь мы были на леднике. Горы погружались во тьму, небо покрылось тучами, видимость ухудшилась. Мы шли рядом, спотыкаясь о едва различимые камни и кляня все на свете. На ледник наползала вечерняя мгла, и нам все время казалось, что вот-вот появятся огоньки базового лагеря. В густом молочном тумане мы одолевали холм за холмом, ложбинку за ложбинкой, но дорога казалась бесконечной и желанных огней все не было.
— Может быть, мы проскочили базу в тумане, может, оказались ближе к середине ледника? — вслух рассуждали мы в минуты передышки.
Наконец мы различили рассеянное в тумане ясное пятно света. Прибавили шагу, насколько хватило сил, но проклятый огонь никак не хотел приближаться. Весек споткнулся и угодил в ледовое озерцо, я растянулся во весь рост на щебне, и снова мы стояли, тяжело дыша от усталости, с глупой злостью повторяя нелепые, грубые ругательства.
В базовый лагерь мы прибыли после восьми. На кухонной стенке стояла раскаленная добела керосиновая лампа — подобно морскому маяку она уже около получаса указывала нам путь.
— Садитесь, сейчас будет чай, потом обед, — Мацек проявлял исключительную сердечность и заботливость. — Пригодилась наша лампа? — поинтересовался он.
— Без нее мы, пожалуй, в такую ночь не добрались бы!
Из краткой беседы выяснилось, что оба Анджея отправляются завтра. Они решили на день ускорить свой выход. Успеем ли утром написать письма? После ужина, не теряя ни минуты, мы отправились в палатку и, почти не разговаривая, влезли в спальные мешки.
17 мая
Проснулся я около шести, полный опасений, что проспал выход обоих Анджеев. Но база была погружена в сон, не слышалось никакого движения, У меня после вчерашней гонки болела голова, я чувствовал себя усталым и разбитым. Мышцы ног одеревенели и ныли. Я с трудом выполз наружу. Небо было безоблачное, а над долиной, из-за грани Рамтанга, поднималось желтоватое солнце. Было в самом деле прекрасно, заснеженные вершины начали вспыхивать в солнечном блеске, долина казалась умиротворенной и спокойной. Только на ребре Кангбахена взметались в небо плюмажи снега — наша гора дымила. Любопытно, будет ли ветер у ребят на перевале?
Мы с Весеком отправились на кухню, захватив ручки и бумагу.
— Sahb, tea, — Таши и Сонам состязались в вежливости. В кастрюле уже варился молочный суп на завтрак. Мы уселись на каменной скамье и погрузились в писание писем знакомым и родным. Потом я составил короткий отчет для газеты «Жице Варшавы», и тогда появился Соболь. Он улыбался, но производил впечатление человека неуверенного в себе, ушедшего в свои мысли. Возможно, он опасался упреков с нашей стороны?
— Привет, Анджей, почему вы уходите на день раньше? — здороваясь, поинтересовался я.
— А чего ждать?! — возмутился он. — Каждый день дорог, если мы собираемся поспеть в Польшу к 20 июня. Раз решили, нечего время терять.
— Знаешь, я все-таки не думал, что ты решишь вернуться. Твои заявления я считал обычной воркотней.
— Ну, старик… — Он закурил сигарету. — Я на ветер слов не бросаю. Будь хоть какая-то возможность подняться на вершину, я, может быть, плюнул бы на все и остался. Но такую возможность я оцениваю, скажем, процентов на пять. Я вот теперь долго сидел на базе, целую неделю, и время поразмыслить у меня было. Я скалькулировал это таким образом. Весьма маловероятно, что мы «оседлаем» гору, а в случае неудачи труднее будет добираться домой. Помнишь, что сказал тебе Ароминек в Дели? «Вы должны подняться на самый верх, иначе по возвращении «верхи» с вас не слезут». У Петра уже кончились деньги. Если завоюете Кангбахен, поднимется шум, деньги найдутся, вам их пришлют из Польши. Но если вершину «оседлать» не удастся, с деньгами — труба, и тогда возвращение наверняка затянется, может быть, еще на месяц. В таком случае мне незачем являться на работу. Если бы вероятность покорения вершины можно было оценивать процентов на… ну на пятнадцать, я остался бы, плюнув на работу. Знаешь, что сказал сардар? Чтобы взойти на вершину от лагеря IV, который мы еще не успели заложить, потребуется три недели. А тут продукты на исходе, погода ненадежная, и муссон на носу. Поэтому я и возвращаюсь… У нас билеты на самолет Кабул — Ташкент, в Ташкенте — знакомые, а до Кабула доберёмся автостопом. Может, продадим часть барахла и хватит на проезд по железной дороге.
О дальнейших планах мы не говорили. Мне не хотелось его раздражать. Он, вероятно, чувствовал себя неловко, покидая экспедицию и окончательно перечеркивая мечты, которые для нас все еще оставались реальными.
После завтрака (было уже больше девяти) мы сердечно обнялись с обоими Анджеями. Гардас взял наши письма, обещая отправить их из Катманду: так они быстрее дойдут по назначению.