— Да…. хорошего мало.
— Из-за вас я внакладе, — канючил парень. — Остался с пустыми руками…
Внезапно в душе Циприана шевельнулась жалость. Он достал из куртки блокнот и размашисто расписался несколько раз:
— Держи. Это автографы. Может, удастся загнать их на аукционе в Интернете.
Ядя была сражена его великодушием, сражена насмерть. Она посмотрела на Циприана с нежностью, потом обняла его за талию, и они очень медленно поковыляли к дому Сарры.
Ленивые лучи осеннего солнца светлыми бликами ложились на шерстяную ткань. Циприан зевнул и поплотнее завернулся в пончо, подаренное ему забавным человечком из Мексики. На радостях, что все завершилось благополучно, шаман и Тлалока готов был отдать, но общими усилиями его удалось убедить, что Польша является центром мировой пандемии птичьего гриппа.
Около полудня, как обычно, в замке заскрежетал ключ, и в квартиру влетела запыхавшаяся Ядя; за ее спиной маячили Готя с толстухой Надей.
Циприан приподнялся и крикнул:
— Что у нас сегодня на обед? Я рыбу хочу.
— Мороженое, дядя Циприан, мороженое! — загалдела окружившая его детвора.
Надя прикончила французский батон, предназначавшийся для совместной трапезы, и с гордостью сказала:
— А о вас опять пишут в газетах! Бросив взгляд на Ядю, Циприан сразу понял: что-то не так.
— Читай. — Снимая пальто, она положила ему на колени свежий номер «Из первых рук». — Должно быть, увязался какой-нибудь папарацци…
Фотография представляла сидящего на веранде Циприана. Рядом в красном кружке — снятая вблизи его перебинтованная нога. Чтобы не оставалось сомнений, крупный заголовок гласил: «Он уже не будет танцевать!»
— Давай-ка что-нибудь придумаем, пока они там, в студии, не взбесились. — Ядя нервно рассовывала покупки по полкам холодильника.
Вернувшись в Варшаву, они в течение двух дней делали все возможное, чтобы сохранить травму в тайне. Перед конкурсом каждый из них подписывал обязательство, что будет избегать любых ситуаций, способных привести к телесным повреждениям. Если о случившемся станет известно, продюсер на основании договора имел право не только вышвырнуть Циприана из программы, но и потребовать возмещения убытков.
Ядю мучило чувство вины. Она должна была внимательнее смотреть за своим ребенком. Теперь из-за ее беспечности их могли отстранить от дальнейшего участия в конкурсе. Для нее — ничего страшного (если не думать о деньгах), а вот для Циприана… Циприану важно было танцевать, собственно, в этом заключалась вся его жизнь. Вот почему она вместе с подругами делала все возможное, чтобы он поскорее вернулся в норму.
Но не все было так гладко. Подавая Циприану еду, поправляя ему подушки, Ядя чувствовала, как ее строптивое ego переполняется презрением к этой покладистости. В душе у нее боролись два инстинкта: материнский и феминистский. Первый постоянно напоминал, что Циприан ради спасения Готи и Тлалока не пощадил своих драгоценных щиколоток. Второй… Да что там второй — вспомнив, как Циприан отбивал петуха, она отправляла свое феминистское ego куда подальше.
Что же касается Циприана, то ему даже нравилось, что он опять оказался в центре внимания. Он подумал, что совсем не против подольше вести образ жизни всеми опекаемого пенсионера.
Тем не менее, последние двое суток они усиленно репетировали. К счастью, твист был одним из немногих танцев, который не требует от танцоров непосредственного контакта, и Ядя могла упражняться самостоятельно. Вскоре на первые такты Чака Берри[41] она реагировала, как собака Павлова: энергично выбрасывая руки вперед, начинала вертеться на месте, а ее бедра, казалось, впадали в конвульсивный транс. Она поклялась в душе, что станцует по-настоящему страстно, как если бы была самой Умой Турман. И хотя до Умы ей не хватало а) двадцати сантиметров роста, б) полутора десятка пластических операций и в) нескольких миллионов долларов на банковском счету, Циприан был в восторге. До такой степени, что когда с ногой у него стало лучше, он пошел с ней на демонстрацию протеста под лозунгом «За доступность оплодотворения in vitro всем, а не только женщинам, состоящим в браке». Присутствующие чуть не писались от смеху, когда он с большим воодушевлением кричал: «По одному яичку на каждого гражданина страны!»
В жизнь Эдварда вновь вползло одиночество — появилось однажды на пороге, а потом бесцеремонно заняло его любимое кресло. Дни стали тянуться бесконечно долго, не помогала даже работа на приусадебном участке. Нет, Эдя по-прежнему ездил за город, несмотря на подступающие холода, но его вдруг все перестало радовать. Потерявшие листву деревца грустно торчали из земли, кое-как укрытые перед приближающейся зимой, а вокруг ствола недавно посаженной сливы — гордости Эди — сиротливо трепыхалась разорванная пленка. Единственное, что придавало ему силы, были дети, правда, они заходили все реже. Готя потерял интерес к сооружаемым сообща спичечным конструкциям и предпочитал проводить вечера на лестничной площадке с Надей. Наблюдая за ними через глазок, Эдя стал невольным свидетелем их первого поцелуя.
Сердце отставного полицейского заполнила такая бездонная пустота, что каждый звук из-за стены доставлял ему почти физическую боль. Эдя почти не видел Ядю и тосковал по ней. Она постоянно куда-то неслась, откуда-то возвращалась и снова куда-то бежала. Она становилась все красивее и… все более недосягаемой для него.
Услышав шаги, он, как обычно, прилип к глазку. В последнее время Эдя проводил возле двери все больше времени, хотя на лестничной площадке, кроме детских поцелуев Готи и Нади, мало что происходило. Однако на этот раз кровь сильнее ударила пенсионеру в голову. Не ожидая от себя такой прыти, он открыл дверь и чуть ли не силой затащил ошарашенного Циприана в квартиру.
— Разрешите… на одно слово… — Эдя пытался справиться с волнением, но ему это плохо удавалось. Чтобы выровнять дыхание, он с трудом заглатывал воздух.
Молодого мужчину непроизвольно передернуло. Этот ужасный запах… Запах квартиры старых людей: лекарства, пыль и… прошлое, запертое в тесных, как гроб, стенах.
— … вы только позабавитесь, все вы там такие, на этом телевидении. А ей не нужны встряски, хм… этого…
— О чем вы? — Циприану сделалось не по себе.
— Ребенок должен иметь хороший пример, ему нужен отец… — Эдя сыпал словами торопливо, сумбурно, словно боялся, что не успеет всего сказать. — Я апеллирую к вашей чести, я призываю вас к порядку!
Далеко не сразу Циприан сообразил в чем дело.
— Вы с ума сошли! — Он пытался пробраться к двери, но старик цепко держал его за лацканы кожаной куртки.