Читать интересную книгу Том 15. Книга 1. Современная идиллия - Михаил Салтыков-Щедрин

Но покуда мы толковали, снова пришел хозяин и на этот раз объявил, что нас без потери времени требуют в полицейское управление.

Разумеется, мы с радостью поспешили на приглашение.

XVII*

Дело обошлось очень мило и просто.

Ни исправника, ни помощника его в городе не было. Нас принял непременный член, ветхий старичок, по имени Пантелей Егорыч, и сейчас же предупредительно посадил.

— Ах, господа, господа!

Он качал головой и смотрел на нас — впрочем, не столько укоризненно, сколько жалеючи. Как будто говорил: какие большие выросли, а самых простых вещей не знаете! Мы сидели и ждали.

— Знаете, какие нынче времена, а что́ делаете! — произнес он, все больше и больше проникаясь состраданием.

Дело происходило в распорядительной камере. Посредине комнаты стоял стол, покрытый зеленым сукном; в углу — другой стол поменьше, за которым, над кипой бумаг, сидел секретарь, человек еще молодой, и тоже жалеючи глядел на нас. Из-за стеклянной перегородки виднелась другая, более обширная комната, уставленная покрытыми черной клеенкой столами, за которыми занималось с десяток молодых канцеляристов. Лампы коптели; воздух насыщен был острыми миазмами дешевого керосина.

— Михал Михалыч! посмотрите… там! — обратился Пантелей Егорыч к секретарю.

Секретарь направился к перегородке, приотворил дверь, заглянул в канцелярию и доложил, что никого за дверьми нет, все при деле. С своей стороны, Пантелей Егорыч приподнял сукно и заглянул, нет ли кого под столом.

— Ну зачем? — начал он, удостоверившись, что никого нет. — Ну, что́ такое Корчева? А между тем себя подвергаете, а нас подводите… ах, господа, господа!

Мы продолжали молчать. Не то чтобы мы не понимали, а оправдательных слов не могли отыскать.

— Знаете, какие нынче строгости* — и решаетесь! знаете, сколько везде гаду развелось — и рискуете! Вон Вздошников только и ждет… чай, и сию минуту из окна высматривает… ах, господа, господа!

— Но что же мы… — заикнулся было Глумов.

— Знаю, что ничего, — перебил Пантелей Егорыч, — и вы ничего, и я ничего, и все ничего… Об Вздошникове слыхали? ах, господа, господа!

— Да уж простите нас ради Христа! — решился я покончить все сразу.

— Что меня просите! Бог может простить или не простить, а я что! Ну, скажите на милость, зачем? С какою целью? почему? Какую такую сладость вы надеялись в нашей Корчеве найти?

— Но ведь, кажется, паспорты у нас в исправности? — опять вступился Глумов.

— И паспорты. Что такое паспорты? Паспорты всегда и у всех в исправности! Вот намеднись. Тоже по базару человек ходит. Есть паспорт? — есть! Смотрим: с иголочки! — Ну, с богом. А спустя неделю оказывается, что этого самого человека уж три года ищут. А он, между прочим, у нас по базару ходил, и мы его у себя, как и путного, прописали. Да.

— Но ведь из одиночного случая нельзя же заключать…

— И это я знаю. Да разве я заключаю? Я рад бы радостью, только вот… Вздошников! И Корчева тоже. Ну, что такое? зачем именно Корчева? Промыслов нет, торговли нет, произведений нет… разве что собор! Так и собор в Кимре лучше! Михал Михалыч! что это такое?

Михал Михалыч осклабился.

— Это так точно-с, — пошутил он, — даже рыба, и та во весь опор мимо Корчевы мчится. В Твери или в Кимре ее ловят, а у нас — не приспособились.

— Ничего у нас нет, а вы — рискуете! И себя подвергаете, и нас подводите!

— Может быть, господам отдохнуть захотелось? — вступился за нас секретарь.

— И отдохнуть… отчего бы на пароходе не отдохнуть? Плыли бы себе да плыли. Ну, в Калязине бы высадились — там мощи, монастырь. Или в Угличе — там домик Дмитрия-царевича… А Корчева… что такое? какая тому причина?

К великому моему ужасу, Глумов забыл об нашем уговоре насчет Проплёванной и вдруг брякнул:

— Да просто полюбопытствовать.

— А я об чем же говорю! Почему? как? Ежели есть причина — любопытствуйте! а коли нет причины… право, уж и не знаю! Ведь я это не от себя… мне что! По-моему, чем больше любопытствующих, тем лучше! Но времена нынче… и притом Вздошников!

— Да кто же наконец этот Вздошников? что это за сила такая? — полюбопытствовал я.

— Да так… Вздошников, — только и всего.

Он постепенно все больше и больше волновался и наконец начал ходить взад и вперед по комнате.

— Как мне теперича поступить? — произнес он, останавливаясь против меня.

— Право, Пантелей Егорыч, мы ничего…

— Знаю я, что ничего. До сих пор — ничего, а завтра может быть — чего! На этом нынче все и вертится. Ну, что такое? Плыли, плыли, и вдруг… Корчева!

Очевидно, что «Корчева» у него колом в горле застряла, и никак он не мог ее проглотить.

— Пантелей Егорыч! да ведь мы только на денек. Посмотрим достопримечательности, и опять в путь.

— Какие такие достопримечательности?

— Собор, например.

— Собор? ну, собор… положим. Это похвально.

— Еще сказывали нам, что в Корчеве ста семи лет старичок живет.

— Ну, и старичок… пожалуй! Старость уважать — это…

— Может быть, и еще что-нибудь найдется…

— Что вы! что вы! ничего у нас нет! — заговорил он быстро, словно боялся, чтоб и в самом деле чего не нашлось.

— У мещанина Презентова маховое колесо посмотреть можно… в роде как perpetuum mobile[25], — подсказал секретарь. — Сам выдумал.

— Нечего, нечего смотреть. Только время терять да праздность поощрять! — зачастил Пантелей Егорыч. — Так вот что, господа! встаньте вы завтра пораньше, сходите в собор, помолитесь, потом, пожалуй, старичка навестите, а там и с богом.

— Пантелей Егорыч! позвольте perpetuum mobile посмотреть!

— Вот вы какие! И охота вам, Михал Михалыч, смущать! Ах, господа, господа! И что такое вам вздумалось! В дождик, в сырость, в слякоть… какая причина? Вот если б господин исправник был в городе — тогда точно… Он имеет на этот предмет полномочия, а я…

Он имел доброе сердце и просвещенный ум, но был беден и дорожил жалованьем. Впоследствии мы узнали, что и у исправника, и у его помощника тоже были добрые сердца и просвещенные умы, но и они дорожили жалованьем. И все корчевские чиновники вообще. Добрые сердца говорили им: оставь! а жалованье подсказывало: как бы чего из этого не вышло!

— Пантелей Егорыч! деточки у вас есть? — спросил Глумов, вдруг проникаясь жалостью.

— То-то… шестьдочерей. Невесты.

— Так мы завтра… чем свет…

— Ах, что вы! я ведь не к тому… — вдруг застыдился он. — Отчего же не посмотреть — посмотрите!

— Нет, уж что же, ежели…

— Ах нет, я не в том смысле! У нас ведь традиции… мы помним!.. Да, было времечко, было! Собор, старичка… ну, пожалуй, perpetuum mobile… Только вот задерживаться лишнее время… Ведь паспорты у них в исправности, Михал Михалыч? как вы скажете… а?

— Вполне-с.

— Ну, что ж, и с богом. Вы не подумайте… Прежде у нас и в заводе не было паспорты спрашивать, да, признаться, и не у кого было — всё свои. Никто из чужих к нам не ездил… А нынче вот — ездят!

Представление о жалованье вновь смутило его. Он пытливо взглянул на нас и силился что-то угадать. Но ничего не угадал.

— Михал Михалыч? — вопросительно-тоскливо обратился он к секретарю.

— Думается, что ничего…

— Ну, так с богом! полюбопытствуйте! — сказал он решительно и, обратившись к Фаинушке, прибавил: — И вы, сударыня?

— И я-с.

— Вам-то бы… А впрочем, отчего же… нынче мода на это… Акушерки, стенографистки, телеграфистки… Дай бог счастливо, господа!

Он благосклонно пожал нам руки, вручил паспорты и отпустил нас.

На другой день, только что встали — смотрим, два письма: одно от Перекусихина 1-го к меняле, другое от Балалайкина к Глумову[26]. Перекусихин подавался. Он сознал, что первоначальные его претензии были чрезмерны, и соглашался убавить их наполовину. Балалайкин уведомлял, что по обоим порученным ему делам он подал прошения в интендантское управление. Мысль о заравшанском университете была всеми интендантами встречена сочувственно, а проект учреждения общества обязательного страхования жизни — даже с восторгом. Но Балалайкин должен был «пообещать». После слова «пообещать» он поставил целую строку точек и затем прибавил: грустно, а делать нечего!

— Вот ведь прохвост! — без церемоний выругался Глумов, скомкав письмо.

В самом деле, всем показалось удивительным, с какой стати Балалайкин с вопросом о заравшанском университете обратился в интендантское управление? Даже в корчевское полицейское управление — и то, казалось, было бы целесообразнее. Полицейское управление представило бы куда следует, оттуда бы тоже написали куда следует, а в дороге оно бы и разрешилось. Но такой комбинации, в которую бы, с пользой для просвещения, могло войти интендантское управление, даже придумать никто не мог.